Заре навстречу

Тима нашел Якушкина в лавке потребительского общества, где тот убеждал жену ветеринарного инспектора, в этот день дежурившую здесь, торговать не только книгами, карандашами, а взять на комиссию прессованные опилки, которые пользуются хорошим спросом.

Выслушав Тиму, Якушкин ничего не ответил, а повел его за лабазы.

Усевшись на перевернутую вверх днищем старую завозню, служившую когда-то садком для стерлядей, Якушкин похлопал по ней ладонью, приглашая Тиму присесть рядом. Якушкин долго тщательно сворачивал цигарку из махорочной пыли, высек куском подпилка из прозрачного кремня на рыжий трут искру, затянулся, сплюнул и только тогда спросил сердито:

- Думаешь, базар это вроде брюха городу, с него, мол, сытость? Нет, милок, сюда, как на таежную марь, столько гнуса слетает, - не продышишься. И каждый норовит слушок вонючий пустить. - Поковырял ногтем застывший вар на лодке, произнес со вздохом: - Тут вся утроба капитала нараспашку. Ему мало надуть, еще на горло нам петлю крутит. Послушаешь, вроде как в цене рядятся, а навострил ухо - поймешь: контру разводят.

Почитай у каждого воза митинг.

- Так что же вы терпите? - спросил Тима.

- Так ведь на весь базар нас, партийных, трое: я, милиционер Корыстылев да сторож - инвалид-солдат.

Вот те вся ячейка. За день горло надерешь, язык пухнет.

Торговец - он говорун, такую присказку завернет, да все с недомолвкой, с намеком, а ты должен поперек простым, ясным словом положение осветить, отпор ему дать. - Якушкин опять помолчал, потом, потупившись, произнес тихо: - Просил я тут мужиков, кланялся... Говорю: чего ж это вы рыбку мороженую, орешки, дровишки, зайчатинку возите, а вот фураж - никак. Жмутся, молчат, скрытничают. А знают, как нам фураж нужен. Потому и не везут. Повезли трое из Колупаевки сено, так на постоялом дворе им его спалили. Капелюхпн сказывал, Золотарев велел коней в конторе вашей голодом сморить - выезжают на тракт его людишки, скупают фураж, валят в овраги, а ежели мужик одинокий, то просто грабят. - Поднял лицо с глубоко запавшими висками, поглядел на небо, заваленное бугристыми, снежными тучами, пожало-ался: - Я тут приманку задумал: ребята с затона два плуга сготовили, доставил их в потребиловку, повесил на них дощечку - "Продажа за овес и сено". Мужики как мухи облепили, но фураж везти боятся, мол, пришибут на тракте бандюги, как узнают.

- Зачем же бандитам фураж? Им деньги надо.

- Бандит нынче политичный, он не от себя озорует, он под началом господской партии состоит. - Якушкип встал, отряхнул полушубок. - Так что с вашей коляской ч санками коммерции не получится. Так и передай Хрулеву.

- Помирать коням, да? - возмутился Тима.

Якушкнн вынул из кармана сушеного окуня, оббил об лодку и, отломив Тиме половину, неохотно признался:

- Мы тут с Корыстылевым и с солдатом, всей, значит, нашей ячейкой, каждую ночь с площади клочки соломы и сена собирали после базара. Набрали таким манером пудов восемьдесят. Ну вот ц берите, раз пришла Крайность. День-два перебьетесь. А мы мозгами еще раскинем, может, что и удумаем, - и произнес мечтательно: - Гвоздей бы хоть пудик, против гвоздей мужики не устоят.

Гвоздь сейчас - вещь наипервейшая.

Якушкин зашагал мимо возов, зорко поглядывая по сторонам, сдержанно и степенно отвечая на льстивые приветствия торговцев.

А лохматый снег все валил и валил, не переставая.

Довезти Тиму до дому Якушкин приказал пожилому крестьянину, расторговавшему две подводы дров.

Сидя на подводе, Тима слушал, как крестьянин хвалил Якушкина.

- Ведь вот, - говорил он с восхищенным изумлением, - торговлишка - дело темное. Как говорят в народе, не обманешь - не продашь. Всегда, значит, к березовым на низ осинку подсовываем. А тут подошел, оглядел возы, достал уголь из кармана и на торцах осины кресты написал, чтобы люди обман видели. А после, как я расторговался, он со мной в лавку уважительно пошел и следил, чтобы аршином железным не шибко ситец тянул продавец. Все пальцем пробовал. Велел ослобонить натяжку.

Вот это большевик! Строгий, хозяйственный. А говорят - пимокат. Брешут небось. Пимокаты, они все гулящие, а отот из других. Осанистый, степенный. Только по харе одного слазал, когда салом улестить хотел. Хорошее сало, кабанчик, видать, двухпудовый был. Ну, тут народ довольный остался. За такое дело не всякий в рылу даст, по голодному времени задумаешься.

Косо летел рыхлыми хлопьями серый, влажный снег.

Лепился на лицо, на одежду, словно холодный пластырь.

Сытые крестьянские лошади бодро шагали по дороге, обмахиваясь хвостами. Тима думал о тощих копях транспортной конторы, и ему очень хотелось рассказать крестьянину, как рабочие выхаживали больных коней. Но крестьянин вдруг остановил лошадей и спросил:

- Милой! А ежели ты дальше пехом пойдешь? Не обидишься? А то непопутно мне. Зачем же двух коней из-за одного тебя зря гонять? Не по-хозяйски это.