Запретные практики

Сначала это был дом, который они создавали вместе с Федькиным отцом. Вернее, создавала его Панкратьева, а Федькин отец его изо всех разрушал, пока не разрушил вконец. Затем на обломках этого старого дома, она попыталась что-то построить, но ни сил, ни интереса к этому не испытывала. Конечно, какой интерес, если в доме нет мужчины? Дом ведь, как известно, строит мужчина, дерево сажает и вот это всё остальное. Потом в её жизни появился Алик Зотов, и её полуразрушенный дом постепенно превратился в дом Алика. Но почему-то и в этом доме она совершенно не находит себе места. Когда она жила с бывшим мужем, то чувствовала себя свободной исключительно в туалете, куда забиралась с книжкой, когда укладывала Федьку спать. С Аликом всё несколько иначе, но духота осталась та же, именно духота. А так как у неё нет такой страсти к работе, какая есть у Дубова, то она и мается, чувствует себя неприкаянной. Вот и хватается за эту дурацкую ветку, отпустить боится, приспосабливается как-то. Даже дома делает то, что ей совсем не нравится. Человеку же надо хоть где-то, хоть в чём-то быть самим собой. Может быть она просто очень устала изображать из себя кого-то другого.

– Алик! Я тебя очень прошу, приди, пожалуйста, пораньше, мне надо с тобой обсудить кое-что очень для меня важное, – попросила она.

– Что-то случилось? – настороженно спросил Зотов.

– Да так, ничего особенного, но обсудить надо.

– Хорошо, я постараюсь.

Старания Зотова привели к тому, что домой он добрался только в двенадцатом часу ночи. Панкратьева уже проверила у Федьки уроки и запихала его в кровать.

Алик поставил чемодан в прихожей и стал, не торопясь, раздеваться. Панкратьева смотрела, как он снял идеально чистые ботинки, аккуратно поставил их на место, повесил куртку на плечики, снял пиджак и распустил галстук. Выглядел Зотов вполне себе симпатично: плечистый, подтянутый, ни грамма лишнего жира, слегка лысоват, но это ему даже идёт, чисто выбрит, улыбка приятная, глаза умные, внимательные, практически добрые, ещё и пахнет вкусно дорогим парфюмом.

«Чего еще надо девушке для счастья? – подумала Панкратьева. – Может, зря я это всё затеяла»?

«Ага, милочка моя, – откуда ни возьмись, прорезался вдруг внутренний голос. – Ты никак забыла, что у этого симпатяги в башке? Разве твой бывший муж, Федькин папаша, не симпатяга был? Ещё какой»!

– Ну, чего тут у вас? – спросил Зотов, чмокнув Панкратьеву в щеку.

– Пойдем на кухню, поговорим, а то Федька уже спит, – прошептала Панкратьева.

– А есть дадут? – поинтересовался Зотов.

– Нет. Сырой рыбы нету, – Панкратьева не смогла удержаться, чтобы не подколоть Зотова. Тем более он скорее всего не знает о том, что она в курсе его Сургутских приключений. Вряд ли секретарша ему доложилась о предложенных Панкратьевой способах послать такого выдающегося начальника куда подальше.

Зотов открыл холодильник.

– Да! – возмутился он, разглядывая продукты. – Полный холодильник всякого говна, а есть нечего.

– На вкус как на цвет товарищей нет, – заметила Панкратьева.

Она давно уже убила в себе привычку готовить еду к приходу Зотова с работы. Во-первых, никогда не знаешь, когда он придет. Во-вторых, будет ли он при этом голодный? Может, он явится со встречи с очередным заказчиком прямо из ресторана. В-третьих, будет ли он вообще есть то, что приготовит ему Панкратьева? Нет, конечно, она уже научилась готовить разные полезные блюда, щедро сдабривая их соевым соусом, но у Алика вполне себе может оказаться голодный день или желание съесть чего-нибудь особенное, и это особенное он непременно принесет с собой и тут же начнет готовить, полостью игнорируя все разносолы, приготовленные Панкратьевой.

Зотов тяжело вздохнул, достал из холодильника банку с медом, взял из хлебницы шибко полезный для здоровья хлеб с какой-то шелухой и стал обстоятельно намазывать его медом.

Панкратьева этот хлеб никогда не ела, не могла в рот взять, но всегда покупала свежий для Алика, да и мёд она тоже «терпеть ненавидела» еще с детства, когда этот мёд в сочетании с молоком и содой был первейшим средством от детского кашля. Поэтому вид Зотова, делающего себе подобный бутерброд, вызвал у неё лёгкий приступ тошноты.

– Чаю хоть дай! – жалостно попросил Зотов.

– Уже, – ответила Панкратьева, ставя перед ним чайник со свежезаваренным зеленым чаем.

– Слушаю тебя внимательно. Рассказывай, а то я спать хочу. – Зотов налил чай в блюдце и начал громко прихлебывать.

Ничего более подходящего случаю он изобразить не мог. Больше всего в Зотове Панкратьеву раздражала эта его манера пить чай из блюдца, растопырив пальцы и громко прихлебывая при этом. И если еще пять минут назад она сомневалась в том, стоит ли сейчас говорить то, что она собиралась сказать, то при первых же звуках этого роскошного чаепития все сомнения моментально рассеялись.

– Алик! Нам надо расстаться, – решительно объявила Панкратьева.

– Не понял! – Зотов со стуком отставил блюдце.

– Чего непонятного? Я останусь тут с Федькой, а ты вернёшься к себе на Невский, будешь жить там как раньше.

– А с какого перепуга?