Записки нетрезвого человека

Как хорошо начались, как хорошо взорвались эти новые годы! Но вот мощно поднялся гигантский партийно-административный Аппарат. Пустил свою гнилую кровь одновременно по всем каналам. Прилив сил ощутили сплетенные с ним Мафии. Опомнился Рабочий Класс — работяги, которые давным-давно разучились, рас хотели работать. А «котел народного гнева на грани взрыва». Проснулось молодое Поколение, ненавидящее это все. Вот и у нас пошли в ход резиновые дубинки, и не только они. А следующее Поколение? Но ведь его будет воспитывать нынешнее. Да, но потом придут новые. А не сметут ли они все? И в какую сторону? Неизвестно. Но! — Реформы обязательно порождают людей, которые способны их (реформы) осуществлять. Инициативные люди появились, они есть! Много их? На экранах телевизоров много. Будет ли их все больше? Или меньше? Неизвестно…

Рассказ о том, как мы с женой и сыном приехали жить в Ленинград и поселились в поселке Дибуны и знать не знали, что через две станции — море. А моря мы с женой и сыном не видели никогда в жизни. И никто не сказал нам, что море близко. Всем это было так известно, что и говорить-то было незачем. А мы хлопотливо жили трудной, скудной жизнью, продлевая временную прописку, потому что постоянной были недостойны. А через две станции — десять минут езды на электричке! — было Море! Там не видно другого берега! А на этом берегу — Лес! Сквозь который видится это Море! Как в книгах Майн Рида, когда путники выходят из джунглей и кричат: «Море!» Ни я не знал об этом, ни жена, ни сын. Если бы мы тогда и услышали случайный разговор об этом море, то не обратили бы и внимания.

Давно уже я не справляюсь
с отяжелевшим бытием.
Оно в войну еще сломалось.
Со сломанным вот так живем.

Пить и молиться. На замок
замкнуться. А по телефону
жена ответит: «Занемог,
кремирован и похоронен…»

Но дети! Чисты ваши лица.
Как счастливо я с вами жил!
Я по утрам за вас молился,
а вечерами с вами пил.

Боюсь, что жизнь меня накажет
продленьем долгим. Все теперь
живут подолгу. Рано, скажет,
придется доживать тебе.

И детям стану странен я,
беспомощен, нескладен, болен…
Другим запомните меня.
Не в нынешней, а в прежней роли.

Свобода.

Это слово буду писать на отдельной строчке, потому что это важно.

Свобода

уехать туда, где тебя никто не знает.

От мстительных зловещих, которые таят.

Но и от любящих, которые проникают в душу, где неладно.

Свобода

от энергетических вампиров — полная несовместимость, — которые отнимают годы и годы жизни, — которые толкают тебя на необдуманные лихорадочные поступки, за которые потом расплата.

Свобода

от всех мнений, и оценок, и переоценок, и скидывания со счета.

Свобода

от правых, которым вчера было можно все, и от левых, которым можно почти все сегодня.

Свобода

от общества, в котором нельзя жить и быть свободным от него.

Не знал еще, что останусь несвободен от самого себя, глядящего себе в душу.

Комментарии

Комментарий к «Оптимистическим запискам» (ОЗ) и «Запискам нетрезвого человека» (ЗНЧ) предполагает несколько принципиально важных уровней и позиций.

Что касается библиографического и текстологического комментариев, то здесь практика комментирования обычная: она диктуется историей публикаций и превратностями издательской судьбы текста.

А вот комментарии, которые направлены на истолкование и понимание произведения, имеют свою специфику, обусловленную его жанровой природой, поэтикой, временем создания и личностью автора.

При всей своей очевидной автобиографичности ОЗ и ЗНЧ — не только документальное повествование, но и сложно организованное художественное пространство. Они представляют собой прихотливый сплав подлинных событий и обстоятельств, наблюдений и размышлений Володина с литературной формой, тщательно выстроенной и последовательно реализуемой при всей внешней свободе, «расхристанности» и «безалаберности» текста. Доля реальных фактов, имен, событий и обстоятельств жизни автора в них преобладает, но не менее значителен и угол их художественного преломления.

Записки — несомненно, единственный авторитетный источник сведений о жизни и творчестве Володина. Как уже отмечалось в предисловии, в своих многочисленных интервью последних десяти — двенадцати лет жизни автор практически никогда не выходил за рамки сказанного в Записках, слово в слово повторяя и проигрывая их сюжеты и откровения.