В его взгляде и голосе было что-то, что заставило меня задрожать. Фюрер хотел сказать что-то еще, но передумал, и отвернулся к карте, бросив через плечо:
— Известите Хайнрици, пусть немедленно начнет формирование мобильных противотанковых бригад, примерно по десять фаустпатронщиков и пулеметчиков на одно самоходное орудие.
Война на Западе. Когда Титаны сталкиваются…
Братья начнут
Биться друг с другом
Родичи близкие
В распрях погибнут;
Тягостно в мире…
Как и в случае с историей борьбы НСДАП за власть, мне не удалось услышать о великих победах на Западе от самого фюрера. Моим собеседником в разговоре о легендарном блицкриге стал фельдмаршал Кайтель, в штаб которого я выехал для передачи инструкций о создании резервной танковой группы, которая при поддержке фолькстурма и пехоты СС смогла бы ударить в направлении Берлина, если возникнет угроза окружения столицы русскими.
В отличии от большинства других высоких чинов Райха, на облике Кайтеля практически не сказалась длинная череда поражений, разве что белки глаз были красными от постоянного недосыпания. Он казался воплощением духа прусского кадрового офицерства — всегда подтянутый, четко и отрывисто раздающий приказания, великолепно ориентирующийся в происходящем, не позволяющий эмоциям проявляться внешне. Случилось так, что в тот день мне пришлось задержаться при штабе Кайтеля на ночь, потому что отчет о проведенной организационной работе не был готов, и наш разговор с фельдмаршалом постепенно сам собой перешел на былые успехи. Сначала Кайтель был сдержан, и отделывался от моей любознательности односложными ответами, но постепенно сам увлекся воспоминаниями.
— Знаете, Фалькенхорст, к 1939 году мы все четко осознавали, что война неизбежна… и, что теперь греха таить, боялись ее. Политика фюрера казалась нам безрассудной. Во время аннексии Чехословакии генералитет не сомневался, что вооруженные столкновения начнутся сразу после пересечения границы, но их не последовало. Фюрер требовал от нас довериться его замыслам, о которых мы и понятия не имели, однако внутренне все мы знали: бескровные победы не продлятся долго.
Последним довоенным успехом, как вы помните, было возвращение Мемеля. А потом — пакт с Советами… И война. Честно признаться, тогда все, включая фюрера, были обескуражены. Но он вскоре оправился от неожиданного объявления нам войны Англией и Францией. "Они не сделают и шага через наши границы!" — заявил он нам уже пятого сентября. А через две недели Польша, некогда посрамившая военную машину русских коммунистов, прекратила свое существование…
Я долго думал над общей причиной наших успехов в те года, и как мне кажется, понял ее. Кадровые, профессиональные генералы, поднявшиеся по служебной лестнице благодаря выслуге лет, поседевшие в своих кабинетах, всегда готовятся к прошлым войнам. И если их противник, не такой опытный и профессиональный, но готовый рисковать, предложит что-то принципиально новое, до того небывалое, он побеждает стариков в мундирах — даже если его замысел абсолютно невероятен. Хотя будь этот новейший план заранее известен, привычен для кадровых генералов — они бы без труда одержали победу.
Поэтому я, не старик, но все же профессиональный военный, говорю: в наших победах начала войны только половина — от тактики и стратегии, а вторая половина — от чего-то мистического, чего не понимает никто, кроме нашего фюрера. В самом деле: ну кому теперь придет в голову построить всю операцию по захвату европейской страны на парашютных десантах? Сейчас солдаты военно-воздушных войск — это лишь элитная пехота, дерущаяся бок о бок с другими наземными частями… однако Норвегия пала. С Францией было еще легче: ее защитники были уверены, что современная механизированная армия не сможет пройти через Арденны неожиданно, и потому попросту не обращали внимания на этот участок фронта, в результате чего мы и добились такого эффекта внезапности во время "Удара серпом". Вы же сами участвовали в этой операции?
Я подтвердил это, выразив сожаление, что не был свидетелем действий передовых бронированных частей, так как находился при артиллерии. Кайтель согласился: