Запертый

– Ну теперь точно все уже знают, – обреченно вздохнул я, переставая пятиться.

– А ты как хотел? Такой знатный самоубийца, как ты, не каждый день встретится… Слышал, ты уже и Охранку своим языком колючим зацепить пару раз успел?

– Ну…

Презрительным словом «Охранка» мало кто рисковал называть службу Внутренней Охраны, но не раз награжденному ветерану Красных Скаутов явно было на них плевать. А нашивок у него на комбезе немало. И штук пять среди них «кровяных».

– Вы чего-то хотели? – спросил я, вдруг ощутив невероятной силы надежду, что вот прямо сейчас дедушка ласково похлопает меня по плечу и скажет: «Пойдем, парниша, буду учить тебя всем своим убойным приемам и своей мудрости, а пока учу – ни одна гадина здешняя тебя не тронет».

– Да просто на рожу твою глянуть хотел, – буркнул старик, убирая флягу в карман и выуживая оттуда предмет куда меньшего размера. – В глаза твои вглядеться хотелось. Может, ты спятил просто?

– Может и спятил, – улыбнулся я, в то время как во мне жгучей болью полыхало разочарование.

– Лови. Дарю.

Я доверчиво и честно попытался. И почти поймал сверкнувший в свете потолочной лампы предмет. Почти… Он со звоном упал на бетонный пол, и в тот же момент я узнал его и робко замер в смешной позе.

– Это же…

– Монета…

– Серебряная монета, – уточнил я. – Десятка обычными динеро. Зачем?

– А на лекарства, – проворчал старик и удивительно легкой походкой пошел прочь. – Молодец, парень. Ты дебил конченый и, может, уже покойник, если не сумеешь примириться со всем растревоженным тобой говном, но… умеешь ты до конца идти, этого не отнять. До доски гробовой…

– Да я не сам… это дурость внутри меня. И ведь не было ее раньше…

– Может, то твоя гордость наконец из жопы вылезла и в башке твоей поселилась, где ей самое место? Когда рот разеваешь, говном не пахнет?

– Э… да вроде…

– Удачи на следующую неделю.

– Почему именно на…

– А если еще будешь жить и не в каталажке приговора ждать – будет тебе от меня еще одна монета.

– Вам-то это зачем?

– А скучно мне. И еще парочке таких, как я. Вот и балуемся ставками… с бонусами для рысака подстреленного.

– Рысака? Это я, что ли?..

– Скучно, – повторил Булл Ньютон. – А тут прямо драма… индийская…

– Почему индийская-то? Это как в наших фильмотеках?

Старый ветеран отмахнулся и ушел. А я, постояв чуть в растерянности, подобрал серебряную монету и пошел дальше, все пытаясь понять, чего от меня он хотел и чем я его там заинтересовал. Смотрел я те индийские драмы. Они там танцуют и улыбаются, танцуют и улыбаются… Там у них может дом родной полыхать за спинами, а они танцуют и улыбаются…

Может, попробовать?

Я растянул рот в улыбке и тут же замычал от боли в порванных губах. Следом проснулся кашель обожженного спиртом горла, и дальше я шагал, согнувшись и закрывая рот ладонью. Вот ведь, а…

На завтрак я выбрал выблеванное ранее меню.

Два фирменных сурвдога с полным набором добавок. Яичница-глазунья на гусином жирке – четыре яйца. Двойной американо с двойным молоком и тройным сахаром. Литр подкисленной лимонным соком питьевой воды. Девять динеро исчезли как не бывало. Но серебряный динеро я приберег, спрятав в кармане. Он напоминал мне о странной беседе и доказывал, что она не была порождением моего ушибленного и страдающего бессонницей воображения.

Дежурящий в кафешке молодой сурвер лично мне был незнаком, а вот меня он явно узнал. Старательно улыбался, ограничился короткими «здрасте», «уже готовится» и «приятного аппетита». Ну еще сообщил стоимость моего пиршества.

А ведь я все слопал. Прямо все. Голова опять болела, причем сильно, шею вообще согнуть невозможно было, она вроде как даже опухла, в плече что-то похрустывало, ребра отдавались болевой вспышкой при каждой попытке наклониться или хотя бы протянуть руку за чем-нибудь, но на моем аппетите это ровным счетом никак не сказалось. Да тут я даже привираю сам себе – никогда я раньше вот так в три горла не жрал. Я с детства жестко приучен не нажираться и ограничивать себя во всем. Мы с мамой выживали как могли, и я рано пошел работать чернорабочим…

Даже сейчас, жадно жуя сурвдоги, давя на языке подсоленные жидкие желтки яичницы, прихлебывая горячий кофе, я костерил себя как мог, осуждая за такое мотовство. При большой необходимости я на девять динеро могу неделю протянуть. А всей имеющейся у меня суммы как раз хватило бы, чтобы накупить воды и запаса еды, взять в библиотеке толстенную стопку книг, еще разок хорошенько вымыться и постираться, а затем наконец забиться в свою квартирку и затаиться, скажем, недельки хотя бы на две… За четырнадцать, а может и за двадцать дней тут все поуляжется, огорченные и пораненные мной успокоятся, чуть охолонут, с ними проведут правильные беседы наши мудрые старейшины и просто весомые люди и… можно выбираться из своей норки и жить как жил, ходя опустив глаза к полу и не раскрывая рта… Может, даже извиняться ни перед кем не придется.