Замри, как колибри

На всякий случай мы принесли еще стульев. Они делались тяжелее и тяжелее. Еще один тромбоз. А может, опять любовь? (Как всегда, нежданно-негаданно.) Эх, почему он не спросил меня: «Что такое любовь?» Всегда только Бог, арифметические задачки, летающие тарелки, обратная сторона Луны. Или: «Как ты думаешь, война будет?» Насчет любви ответить было бы значительно проще. Или насчет Истины. (Просто взять и позвонить Кришнамурти: Охай 69-43-52). Истина заключается в «Y a tant d’amour sur la terre». Более чем достаточно для любого, хотя, похоже, на всех не угодишь. Дает течь и спускает воздух. Увязает в трясине. Тем не менее она действительно существует и даже может наглядно подтверждаться. Разве ежедневно не рождаются дети? Разве после дождя не поднимают головки цветы? Мир – это прекрасно! Особенно после победоносного поражения.

Ох, сколь о многом я мог бы ему поведать. Тем не менее наберусь терпения. Дождусь, когда он подрастет настолько, чтобы услышать музыку стульев. Возможно, к этому моменту Ионеско напишет продолжение. Может быть, со счастливым концом, как в голливудских фильмах, и император раздаст всем нугу или эскимо, кто знает? А может, произнесет еще одну Нагорную проповедь, и все выйдут из театра, преисполнившись чувства любви, сознания истины и смысла жизни.

«Y a tant d’amour sur la terre».

3

Если читатель еще не пресытился Ионеско, я позволю себе добавить еще несколько слов на ту же тему. На этот раз речь пойдет о пьесе «Лысая певица», которой я лишь поверхностно коснулся в своих предыдущих записях. Дело в том, что несколько дней назад я получил от одного из читателей «Геральд» второй номер французского журнала «Spectâcles», посвященного театральному искусству. Передовую статью в нем написал сам Ионеско. Она называется: «Трагедия речи, или Как учебник английского стал моей первой пьесой».

«В 1948 году, – начинает он, – до создания своей первой пьесы „Лысая певица“, я и не помышлял о карьере драматурга. Я попросту стремился выучить английский. Чтобы заняться драматургией, не обязательно изучать английский. Напротив, именно споткнувшись на английском, я стал драматургом».

Затем он объясняет, что приступил к изучению английского с франко-английского разговорника для начинающих, который приобрел лет восемь-девять назад. И добросовестно переписывал готовые фразы в блокнот, чтобы выучить назубок.

Внимательно их перечитывая, вместо английского он открыл для себя самые удивительные истины: например, что неделя состоит из семи дней, о чем был уже осведомлен; что пол – под ногами, а потолок – над головой, в чем также не сомневался, но никогда всерьез не брал во внимание или забыл и что неожиданно явилось ему в виде поразительной и неоспоримой реальности. От общеизвестных истин он продвинулся к более конкретным реалиям, выраженным посредством диалога. На третьем уроке появилось два действующих лица: мистер и миссис Смит, английская пара. (Слова Ионеско: «До сих пор не уверен, были они вымышленными или реальными персонажами».)

После нескольких ссылок на цитаты из диалогов между мистером и миссис Смит, между Смитами и Мартинами, их друзьями, между мистером и миссис Мартин (все сущая чепуха, надерганная из англо-французского разговорника) он переходит к бесспорному, абсолютно самоочевидному характеру заявлений мистера Смита.

На этом этапе изучения английского языка его осенило. Отныне его уже не волнует, сколь свободно овладеет он иностранным языком. Нет, его честолюбие простирается намного дальше. Он стремится донести до своих современников те неоспоримые истины, о которых задумался, сидя над учебником. И заодно осознал, что эти дурацкие беседы Смитов и Мартинов – не что иное, как драматургия. Ведь театр – это диалог.

Именно так он начал писать «Лысую певицу» – вполне «дидактическую» театральную пьесу. (Поначалу ему хотелось назвать ее «Английский без труда» или «Урок английского»; на настоящем же названии он остановился исключительно потому, что в пьесе вообще нет никакой певицы – не важно, лысой или косматой. Какой неоспоримый довод!)

Затем он рассказывает о том, как «Лысая певица» – своеобразный плагиат, появившийся в результате зубрежки английского, – вышла из-под его контроля. Простые, элементарные истины, так усердно им перефразированные и воспроизведенные в диалоге, приобрели бредовый характер, речь стала беспорядочной, персонажи сами распадались на части, язык, и без того абсурдный, окончательно потерял всякий смысл. И так далее.

В результате, заметил он, все реально существующее распалось. Слова сами по себе зазвучали как зычный лай, лишенный всякого смысла; безусловно, и персонажи потеряли свою психологию, да и собственно мир предстал в самом необычном свете, с людьми, передвигающимися во времени без времени и в пространстве без пространства.