Замри, как колибри

С Ионеско вам не придется дожидаться конца третьего акта, чтобы лицезреть смерть героя. Его персонажи мертвы уже в самом начале спектакля, многие из них невидимы или витают в воздухе. Именно это и будоражит воображение. Они не ожившие мертвецы, они живы и одновременно мертвы. Я особо выделяю «Стулья», хотя пьеса «Лысая певица» – в которой заглавный персонаж так ни разу на сцене и не появляется – в неменьшей степени изобилует томатным соком и другими мочегонными. Материи, обыгрываемые Ионеско, в целом привычны и узнаваемы, причем до такой степени, что не сразу сообразишь, то ли ты мыслишь вслух, то ли прогуливаешься по Альварадо-стрит на Страстной неделе. Атмосфера пронизана тем «сухим блеском», который Гераклит называет «мудрейшей и наилучшей душой». Все уморительно и безнадежно трагично. Актеры не уходят со сцены в конце спектакля. Занавес падает, но это не финал спектакля. Ничто никогда не исчезает бесследно, ибо вечность не поддается определению и описанию.

Таким образом, неожиданно для себя вы приносите еще стулья или ждете, когда кто-то позвонит в дверь. А ведь вы уже бросили на произвол судьбы своих престарелых родителей, предали товарищей по оружию, забили себе голову диалектическим материализмом, погибли на баррикадах, не нашли чудодейственного средства от геморроя, получили и потеряли Нобелевскую премию, трижды проехались в Эгню и обратно, вступили в Церковь Господа Бога или в общество анонимных алкоголиков, сохранили верность жене и всем своим любовницам, а также подписали собственный смертный приговор изящной авторучкой с золотым пером высочайшей пробы.

Или, ужиная с друзьями, только что обнаружили, что женщина, с которой вы спите, – ваша жена. Сотте la vie est drole![129] Именно в этот момент на вашем горизонте грозит материализоваться Лысая Певица. (Которая к тому же еще может оказаться не Певицей, а Певцом, в оригинале-то пол не определен.)

Не важно, лишено это смысла или нет, – это театр. Ведь действие происходит отнюдь не на Альварадо-стрит или в окрестностях Пеббл-Бич, а в воображении человека, пребывающего в другом полушарии, один ботинок на ноге, другой валяется рядом. Он не слушает радио, не смотрит чемпионат по бейсболу, не стирает пеленки, не содержит в порядке дом, не интересуется у жены, где она провела ночь, не благодарит начальника за повышение, не подсчитывает дивидендов, не волнуется о космических спутниках, не просит предоставить ему еще один шанс и так далее. Он настолько оторван от жизни, что окружающий его мир во всем своем многообразии уподобляется картинке-головоломке. Все, о чем он просит, – это позволить разобрать вас на куски, перетасовать и снова сложить, превратив в Massemensch или дикую утку, ибо человек толпы уже закончил свое существование, а дикой утке не суждено стать ручной.

Театр – это пространство, где возможное пересекается с невозможным, случайность оборачивается правилом и планеты, сходясь, кланяются своим жертвам. Именно это и произошло со мной в ту ночь, о которой я упомянул, и надо признать, редко случалось со мной прежде. Мне с трудом верится, что дело было в Кармеле, хотя почему бы и нет? Там имели место и более странные вещи, – например, Бах потерял голову из нержавеющей стали.

Но самое невероятное – то, что в городке, знаменитом своим здоровым климатом, приверженностью искусству, богатенькими вдовушками и выжившими из ума старыми девами, сувенирными лавчонками и вечно отсутствующими домовладельцами, не было и малейшего намека на презренный металл, причитающийся членам этой театральной труппы, чье мастерство вызвало у нас чувство признательности и восхищения. Если мы можем позволить себе выбрасывать миллионы долларов на уничтожение природных красот в окрестностях наших видовых автодорог, то уж наверняка в состоянии осилить и поддержку группы искренних, честных, самобытных драматических актеров.

Не будем валить все наши беды на коммунистов и битников. Одно дело – ожидать Годо, сидя в мягком кресле, а другое – ожидать Мессию, облачась во власяницу. Пустите все на самотек, и театральному искусству придет конец. И к вашим услугам будет лишь тот театр на открытом воздухе, что простирается от Альварадо-стрит до Невского проспекта, где нам предстают все те же жалкие лица с пустыми глазами, те же щегольские мундиры Всемирной бригады помощи самоубийцам, та же термоядерная диета, те же операции по удалению матки, тот же трехзвездочный коньяк «Хеннесси», та же приевшаяся монотонность, будь то война холодная или горячая, будь то Пасха, Рождество или Йом-Киппур, будь то смертная казнь, эвтаназия или сверхдоза снотворного.

В частности, хочется поблагодарить лично Ричарда Бейли за принадлежность к той особой категории ненормальных, которые подбирают и ставят спектакли, каковые будут пользоваться успехом у публики в будущие пятьдесят лет – вполне возможно, совсем на другой планете, где вся полнота власти вернется к его величеству Императору.

2