Заметки об Тэне

Въ сущности, исторія человчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человческихъ племенъ и человческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполн перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Разв намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Вароломеевской ночи? Да мы не можемъ себ ясно представить состояніе человческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійц? Что длается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только т, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и т знаютъ только о себ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ход чувствъ и дйствій.

Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать вс силы нашего пониманія, но заране быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то одн, то другія мрки, мы освщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумемъ, но вполн исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человчество лежало бы ниже его.

Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи; до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вкъ есть время блестящаго и быстраго развитія; и въ этомъ развитіи, на всхъ формахъ европейской жизни можно замтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ; Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути; Ренанъ выразилъ свою потерю вры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.

Изъ этого можно, кажется, заключить, что революція еще слишкомъ къ намъ близка, что мы живемъ еще среди прямыхъ послдствій и того хорошаго и того дурнаго, что она произвела, а потому и превозносимъ, и порицаемъ ее пристрастно, безъ настоящей мры. Во всякомъ случа, конечно, нужно сказать, что люди обманулись. Надежды и порыванія прошлаго столтія были очень свтлы и радостны; а когда они исполнились, когда въ значительной мр достигнуто было то, что считалось благополучіемъ, это благополучіе оказалось мало насъ удовлетворяющимъ, и мы иногда презрительно смотримъ на то, что въ сущности есть несомннное и большее добро.