– Ага – алкаша, держи карман шире! Секите, поцы, какой у него портфель!
– Дорогой, кожаный! Подаренный коллегами на юбилей! – сказал Витька-профессор и пацаны засмеялись.
– А ты по чем знаешь? – шутливо отвесил ему подзатыльник Славка.
– Слышь, поцы, говорят, что у Сеньки-белобрысого вот также отца задержали!
– Ага, слыхал! – подтвердил Славка, – только после этого задержания его отца хрен кто видел и найти не смогли…
Пацаны отошли в сторону с пятака фонарного столба и продолжали наблюдать за полицией с безопасного расстояния. Через дорогу не далеко, но пока менты добегут до них на своих «козеножках», молодые и знающие соседские дворы ноги, унесут мальчишек легко и бесследно – ищи потом где захочешь, благо, что кругом малоэтажные арочные дворы.
…
И снова был свет. Он ударил по глазным яблокам еще раньше, чем Николай Васильевич успел разлепить уставшие за день, слипшиеся веки. Безопасный и явственный сон не спешил покидать измученный разум профессора, Ларинцеву казалось, что вот-вот и он навсегда покинет свое обреченное, бренное тело и легко переселится в сознанье мальчишки. Навсегда сбежит, окажется далеко, за километры от этой убогой, прокуренной комнаты. Профессор снова закрыл глаза, пытаясь зацепиться за эту шальную, но добрую мысль. И понял, что если и была у него такая возможность, то доля секунды безвозвратно утеряна.
– Вот этого ведите! – услышал он знакомый, повелительный голос, на этот раз охранников уже было четверо.
Старший брат, на которого старик указывал перстом, отполз на заднице, забившись в угол, затравленно озираясь по сторонам и непрерывно поглаживая и без того прилизанный чуб. Второй брат, отведавший локтя, отодвинулся подальше, не предпринимая попыток помочь ближнему, – «распалось наше братство мушкетеров!», – подумал Ларинцев и неожиданно для всех рассмеялся вслух. Ему на плечо легла мозолистая сильная ладонь, она не сильно сжало предплечье, но в этой предостерегающей дружеской хватке Николай Васильевич уловил непреклонную, сильную волю.
– «Да ладно, дед! Я за него не полезу!», – подумал Ларинцев и в который раз удивился произошедшей перемене внутреннего Я.
– Куда? За что? Не пойду! – запротестовал, вскочив на ноги, старший брат с зализанным чубом.
– Ага! Нам и обвинений-то до сих пор не предъявили! – осторожно ввернул второй брат, по-прежнему не делавший попыток прийти на помощь.
– Как на предъявили? – оживился старик, снова показавшийся профессору похожим на зека, – Сергей Сергеевич, так предъявите обвинение!
Он стоял боком к братьям, заслоненный четверыми охранниками и только профессор смог увидеть, что в руке тот сжимает шприц.
– Ах обвинение, – с улыбкой переспорил самый молодой из четверых охранников, и без замаха, но резко ударил прилизанного кулаком под дых. Старший со шприцом в руке подошел на шаг и замер, не успев сделать укола.
– Ну и за каким чертом, Серега? – укоризненно спросил он у охранника, намекая на шприц.
В его манере держаться и разговаривать, Николай Васильевич отчетливо увидел равного себе – человека, скорей из профессорской среды, нежели бывшего заключенного или охранника.
Обмякшего, задыхающегося мужчину поволокли в сторону открывающейся двери. Усадили на кресло и туго застегнули ремнями, после чего седовласый старший сделал ему успокоительный укол. Прилизанный дернулся и расслабленно замер.
– На этот раз все должно сработать, – непонятно к кому обращаясь сказал седовласый дед, наблюдая, как массивная дверь отгораживает тесную комнату от остального мира.
– «А если и с ним случится тоже самое, что случилось со спортсменом?», – подумал профессор, с ужасом понимая, что они не знали даже имени несчастного человека.
…
– Андрюх, Андрюха, ты как там, живой? – молотил в запертую дверь оставшийся брат.