Год она прожила дома у родителей, смиренная и покладистая. Отец с матерью на дочку нарадоваться не могли, во внуке души не чаяли. Когда Коленьке исполнился год, Надежда, обновив свою группу парочкой «молодых талантов», снова отправилась в путь. И вновь замелькали города и села. Теперь, выходя на сцену, Надька свою вступительную тираду заканчивала так: «Я даже своего сыночка, который ждет — не дождется меня с гастролей, назвала Коленькой в честь Николая Алексеевича Сличенко», — и она опускала глаза долу, словно устыдившись этой своей невольной и внезапной откровенности.
Зарабатывали халтурщики не ахти — их концерты и посещали потому, что билеты копейки стоили. Но на хлеб и дешевое вино хватало. А вот с музыкальными инструментами была просто беда. Старые уже никуда не годились, на новые просто не было денег.
В одном из крупных сел Брянщины, где они выступали, увидели в одном из помещений, то ли гримерке, то ли подсобке, сложенные в угол почти что новенькие гитары и клавишную установку. Соблазн был слишком велик. Решив, что «ноги делать» нужно сразу, «на дело» пошли цыганским скопом, чтобы забрать все инструменты разом. А тут еще и несказанное «везение» — огромный амбарный замок не закрытым оказался, а лишь болтался на дверной дужке. Им бы призадуматься, откуда такая беспечность, но не до того было.
Да все бы, может, и обошлось, не случись темной ночкой в подсобке двух молодых влюбленных, которые уединились здесь по причине строгих родителей. Молодые влюбленные, поняв, что происходит, геройства проявлять не стали, а, выскользнув из помещения, замок замкнули.
Так «Гилля Ромэн» почти в полном составе оказался за решеткой. Только руководителя группы Надежды Скворцовой в ту злополучную ночь с ними не было.
Впервые в жизни она по-настоящему влюбилась. Влюбилась страстно, самозабвенно, до головокружения и потери рассудка.
На «Цыганскую горку» их пригласили накануне. Местные цыгане, обосновавшиеся здесь лет десять назад, отмечали какое-то торжество, вот и позвали попеть-поплясать заезжих артистов. Попели, поплясали и уехали, Надежде предложили погостить денек-другой. Но она бы, наверное, и без приглашения никуда не уехала. Когда цыганский барон Константин начинал говорить, у нее сладко кружилась голова, а если смотрел на нее своими агатовыми глазами, то земля плавно уходила из-под ног. Как же он хорош был собой! Высоченного, метр девяносто, роста, иссиня-черные кудри спадали до самых плеч. И одет, как и подобает барону, в белоснежный костюм, черную шелковую рубашку. Поговаривали, что Константин Зубков — цыганский барон уже чуть ли не в десятом поколении. Когда-то он учился в МГУ, какое-то время работал в театре «Ромэн», но дела цыганского табора требовали его присутствия, и Константин Васильевич правил своими собратьями мудро и справедливо. К пятидесяти пяти годам он успел овдоветь, взгляд молодой цыганки, приехавшей в гости, истолковал верно, потому и предложил ей остаться, погостить. Утром пригласил поехать в город, усадил в автомобильный раритет — черную «Чайку», по дороге хвастливо рассказывал, что на этой машине ездил когда-то сам Андропов. Надя слушала плохо, ей было все равно, что он говорит — лишь бы быть рядом.
Женой, по самым требовательным цыганским меркам, она была идеальной — верной, преданной, умеющей не просто слушать и слышать, но и понимать каждое произнесенное мужем слово. И барон Константин ни разу не пожалел о том, что из множества претенденток на его благосклонность и семейное ложе предпочел эту приезжую. Их семейная идиллия продолжалась три года.
На выходные приехали к цыганам городские. Привезли с собой много вина, кричали, что душа требует песен и безумства. Безумствовали всю ночь. На рассвете Надю разбудил чей-то истошный крик. Толком не проснувшись, она выскочила во двор и увидела окровавленного мужчину. Рядом, бледный, как мел, стоял Константин. На земле валялся нож. Надежда, неосознанно, нож подняла. Через несколько минут кем-то вызванная приехала «скорая помощь». Врач, осмотрев раненого, подошел к барону, которого хорошо знал.
— Рана пустяковая, так, не рана даже, а царапина. Но сообщить в полицию я обязан, ты уж не обессудь, Васильич.
Константин достал из кармана пачку денег. Доктор отрицательно покачал головой:
— И не проси, не могу. Имей ввиду, гнилого мужика ты подрезал, он не угомонится…
Едва уехала «скорая», Надежда стала собираться. Уложила в сумку бельишко, кое-что из еды, бутылку воды.
— Куда это ты собралась? — спросил муж.
— В полицию, — буднично, будто в магазин отправлялась, ответила жена. — Сдаваться.
В полиции она заявила, что приезжий напился, стал к ней приставать, она его ножом и пырнула. Теперь, мол, раскаивается, что человека порезала. Вот и пришла с повинной. Лейтенант ее показания исправно записывал. Ему было наплевать, что там, у этих цыган, произошло на самом деле. Главное, что дело раскрыто.
Так Надька-цыганка оказалась в Макарьевском СИЗО. Рассказывать эту историю она не очень-то любила, и когда ее спрашивали, почему она так поступила, отвечала хмуро и неохотно: «Я его жена,»
***