За землю отчую.

Закутавшись в овчину, Антипка следил, как огонь под порывами ветра метался из стороны в сторону, далеко рассыпая искры вокруг костра. От усталости глаза слипались. Чтобы не заснуть, он тер их кулаками, заставлял себя подниматься и ходить вокруг лагеря. Но стоило Антипке присесть, как его опять начинало клонить ко сну...

Его разбудил лай собак и тревожный рев скота. Схватив рогатину, мужик бросился на шум. По земле катились двухцветные клубки: светлые собаки и темные волки. Хищников было больше, и они одолевали. Антипка не стал звать Гонов .. «Попрекать станут, что заснул... Сам управлюсь!..»

Ему удалось прибить рогатиной несколько хищников, и, увлеченный схваткой, он забыл про опасность. Тем временем матерый вожак, задушив собаку, прижался к земле и не спускал желтых глаз с метавшегося по поляне человека. Когда тот оказался рядом, прыгнул на него, навалился со спины всем весом, сбил с ног... Разбуженные шумом мужики отбили. Антипку. Он был без сознания...

Волчье нашествие дорого обошлось Гонам. Антипку спасли, но он надолго выбыл из строя. Из пятерых собак осталась в живых лишь одна — остальных загрызли хищники. Сорвавшись с привязи, убежали и сгинули в лесу лошадь Вавилы, несколько коров и коз. Это еще больше усложнило жизнь переселенцев. Спустя несколько дней Гоны наконец заложили первый сруб под жилье. На месте порога будущей избы старик зарыл кусок железа — уклад от сломанной сохи. Утоптав над ним землю, прошептал:

— Дай, господи, нам здоровья на многие годы, чтобы ничто нам не вредило, как не вредит сему укладу, чтобы крепки были, как сей уклад, люди, кои через него переступать будут!..

Переселенцы дружно принялись за дело. К зиме избы и сарай для скотины были закончены. По обычаю, в хлеву на веревке подвесили мертвую сороку, чтобы нечистая уцепилась за нее... Кое-как разместили животинку. В избах было тепло. Правда, топили по-черному, и дым стелился низко,. ел глаза, но это для крестьян было привычно: любишь тепло — терпи дым. Стали выздоравливать хворавшие из- за простуд ребятишки. Двух только не уберегли. И выросли в дальнем конце поляны первые могилки с белыми струганными крестами. Погоревали родители и старый Гон, прослезились тетки, заугрюмились дядья, да что делать: дай волю боли — сам помрешь раньше смерти... И снова рубили, жгли деревья, корчевали пни. Торопились, пока не ударили морозы, когда и прутика не вырвешь из окаменевшей земли.

Короткие зимние дни быстро сменяли друг друга. Вставали задолго до рассвета. Над спящим лесом не успевал еще заняться день, а на поляне уже стучали топоры, стлался дым, ржали лошади, раздавались громкие голоса людей. Кончали .работу при свете костров, разгонявших темень, когда от усталости деревенели ноги, а топоры начинали дрожать в руках. Лес отступал все дальше.

За трудами и заботами незаметно пришла весна. Отжурчала ручьями талого снега, отшумела буйными грозами, осыпалась белыми лепестками диких яблонь и груш, одела в темно-зеленый убор дубы и липы. А когда возвратились в родные края птицы и, отстроив гнезда, вывели птенцов, на месте тихой, затерянной среди глухих лесов и непроходимых болот поляны раскинулась новая деревня с огородами и пашней...

И вот окаянные ордынцы пустили все прахом!.. Что же Гонам теперь делать? Искать в лесной глухомани другое место, начинать все сызнова? А ежели нечистый и туда нашлет насильников? Жаль покидать землю, в которую столько труда вложили. Как не злодеяли окаянные, а кой- чего осталось: овощи на огородах, рожь и овес не целиком сгорели. Одежу и другой награбленный скарб довелось татям ордынским оставить, когда убегали. Да и в ямах кое-что есть, по совету старого Гона припрятали. Главное же — скотина уцелела. Коней татарских тоже можно в дело взять. А наилучше было бы, ежели б и лесные удальцы тут остались: и поспокойнее, и срубы новые скорее бы сложили. Только вот как подступиться к их вожаку? Там, на погосте, и когда поминки справляли, он ясно дал понять, что против сего. А лесовики, может, и согласились бы. Многие крестьянскую работу знают — сами из сирот и холопов...

ГЛАВА 10

Так, не сговариваясь, Гоны все больше склонялись к тому, что надо оставаться в деревне, и исподволь принимались за дело. Гнали с огородов скотину, косили траву и несли ее татарским лошадям,— занимались по хозяйству.

Лесовики молча следили за крестьянами; они только что вышли из избы, где прощались с умершим собратом; лица у всех насторожены, угрюмы. Притих даже Митрошка. Лишь атаман не гнется — он еще с вечера что-то надумал, утром успел переговорить с Федором, и взгляд его, как всегда, уверен и тверд. Хоть и жаль лесовикам погибших, мысль о том, что они освободили от полона крестьян и спасли детишек, рождает в их душах гордое чувство. Они не прочь пока остаться в деревне, однако и не возражали б податься куда-нибудь, хотя бы и в Литву. Поглядывают на Гордея, ждут его слова. А тот не торопится, молчит, будто и сам ждет чего-то...