Выше стен

Значит, пойду пешком — не привыкать. Хреново только, что на мне эти чертовы туфли, а не берцы, которые никогда не подводили. Да и идти-то мне, в общем, некуда…

— Слава… — сипит кто-то севшим голосом.

Быстро оборачиваюсь и вижу папашу — его физиономия в свете фонаря кажется землисто-серой, и от былого лоска и моложавости не осталось и следа. Я выбил из него спесь — теперь минимум месяц эта история будет муссироваться везде и всюду, а в него будут тыкать пальцами. Вынести сор из избы и показать неприглядную изнанку жизни — это для Андрея Вадимовича настоящая трагедия. Чувак так долго строил идеальную ячейку общества, а что в итоге? Дочка — шлюха, и подонок — сын.

— Чего встал? Поехали. Наташа уже дома, персонал все уберет…

Улыбаюсь самой мудацкой из улыбок, из разбитой губы все еще сочится кровь. Я сегодня чертовски много улыбаюсь, не даю ей зажить и напоминаю сам себе, что достоин еще большей боли.

Ныряю на переднее пассажирское место так и не ставшего моим внедорожника, вальяжно вытягиваю ноги и спокойно смотрю на папашу. Мне нужна его реакция, но он вставляет в замок ключ зажигания и трясет головой.

— И это все… только для того, чтобы обратить на себя мое внимание?

Он бесит меня так, что хочется расколошматить кулаками все стекла его дорогого авто, но я только весело ржу:

— Как думаешь, все дети идут на такое, чтобы родители их наконец заметили?

Двигатель недовольно урчит, по салону растекается долгожданное тепло. Папаша взъерошивает волосы, барабанит по рулю пальцами и вдруг дергается:

— Ну, и что дальше? Что дальше, просвети ты меня, неразумного???

— Дальше? Я же вроде рассказал, что тебя ждет… — Я по-хозяйски лезу в бардачок, нахожу пластинку жвачки, разворачиваю и закидываю в рот. — А за дело своей ненаглядной не переживай, я ей такую рекламу обеспечил, что от клиентов отбоя не будет. Порнушку все любят! Грязно, конечно, зато честно. Без белых одеяний и притворства, что все тут святые и идеальные.

— Я про тебя! — Отец выруливает с парковки и дает по газам. — Ты-то что планируешь дальше делать?

— Уеду. Прямо сейчас соберу шмотки и свалю. Мне пофиг. Выживу в любом дерьме. От тебя мне ничего не надо.

— Будешь снимать угол в коммуналке и работать курьером или официантом? — уточняет он вкрадчиво. — Даже колледж не закончишь?

Я комкаю фантик и бросаю на чисто вылизанный резиновый коврик.

— Не твое дело, отвали. Я тебе даже не сын.

— Послушай… Знаю, это больная тема, но… Я же никогда от тебя не отказывался. А фамилия… мать твоя тогда сильно дурила — уходила и возвращалась, позволяла себе лишнего и постоянно доводила до ручки. Воевал я не с тобой!

— Ты придурок конченый! — вырывается у меня вместе с матом. Отворачиваюсь, упираюсь щекой в спинку сиденья и сосредотачиваюсь на огнях далеких микрорайонов. Планы оформились только что, и стало вдруг легче. Неплохая идея — исчезнуть, не взяв ни копейки, и никому из них больше никогда не смотреть в глаза…

— Чего ты от меня хочешь, каких подвигов? Я должен был всю жизнь терпеть рядом с собой человека, который только требовал, ничего не давал взамен и не собирался меняться? Думаешь, мне нравилось то, что происходит? Нравились ежедневные упреки и скандалы? — кипятится папаша, и я задаю ему вопрос, не дававший покоя с самого раннего детства:

— Окей. А что насчет меня?

— А ты… — Впереди загорается зеленый, в свете фар кружатся мелкие снежинки, создавая ощущение сказки в стеклянном шаре, навевая воспоминания о другом…

Я моргаю, опускаю лицо и разглядываю руки. Папаша вздыхает:

— Все ошибаются, тут нет суперменов. Я считал, что ты ни в чем не ущемлен. Думал, что, повзрослев, сможешь принять мою сторону или хотя бы попытаешься понять, а ты всегда стоял горой за нее… Я ведь пытался донести до тебя непреложные истины, но как это сделать, если ты не слушал и постоянно лез на рожон?!.

Он так расчувствовался, что не замечает широкий желтый зад автобуса, резко нажимает на тормоз, а я едва не впечатываюсь в приборную панель своим красивым лбом.

Его несет:

— Серьезно, Слав, ты же никогда не следил за языком. Никакого уважения. Я всегда был пустым местом. Ты выбрал не меня, а мать, значит, так тому и быть. Я обеспечил вас деньгами и жильем, не тревожил частыми визитами, но помогал, когда вы особо остро нуждались — спроси у Али, она же не соврет… И двери этого дома всегда были для тебя открыты, только вот ты не шел. Почему я начал настаивать на встрече? Благодаря Наташе…

— Ну да, ее ты слушаешься беспрекословно… — Я надуваю пузырь и щелкаю им. Гребаный сюр. Он не орет и не выбивает из меня дурь, а исповедуется. Деморализован настолько, что пропускает мимо ушей все издевательства. А я был бы счастлив получить кулаком под дых и в морду и прийти наконец в себя.