Выше стен

Зал разражается аплодисментами, а лицо польщенного Андрея крупным планом возникает на огромном плоском мониторе над головами музыкантов. На душе теплеет. Свят внял моим мольбам, послушал меня, значит, и он готов к диалогу.

— Какой мальчик, а… — шепчутся стоящие рядом дамочки в репликах дорогих брендов, и Свят, считав всеобщее обожание, снова улыбается — невинно и солнечно.

— Я хочу поблагодарить отца за все, что он для меня сделал. За его непреклонный характер, железную волю, бескомпромиссность и умение держать удар… За моральные принципы, которые он привил и мне. За счастливое беззаботное детство и материальное благополучие, возможность мечтать и с уверенностью смотреть в будущее, за мир и понимание в нашей семье, за огромную любовь и заботу. За все, что имею!.. Спасибо, папа. Надеюсь, твой бизнес будет процветать, а ты надолго запомнишь этот вечер!

Напоследок Свят душевно раскланивается и покидает небольшую сцену, а растроганное лицо Андрея на экране сменяется темнотой, оранжевыми огоньками свечей, тенями на выцветших обоях и двумя обнаженными телами, слившимися в любви. Кадры видео знакомы мне слишком хорошо — на них я и Свят.

Это красиво. Боже, это так красиво — нежно, чисто и больно…

Плотной шторой опускается ошеломленная тишина, только всхлипы, стоны и скрип пружин старого дивана, усиленные колонками, мечутся под потолком.

Лица присутствующих вытягиваются, расплываются в мерзких оскалах, покрываются красными пятнами, совсем как физиономия директрисы в моей проклятой школе. Я снова что-то неверно поняла.

Вокруг шелестят слухи, из сотни уст звучат наши имена, вздохи и смешки, а меня мутит…

Краем глаза замечаю, как Андрей уволакивает Свята в служебное помещение, срываюсь с места и бегу за ними.

Под ногами рушится реальность, темная подсобка превращается в каменный мешок без возможности выбраться, но я все же успеваю раскрыть дверь на улицу прежде, чем окончательно настигнет кошмар.

Под фонарем стоят двое идеально красивых мужчин, лицо одного из них выражает бессильный гнев, а другого — перекошено недоброй улыбкой.

— Получил? Это тебе за все хорошее. Слишком уж сыто и спокойно ты жил… Попробуй теперь отмыть свое доброе имя. Вперед!

— Ах ты подонок, я из тебя душу вытрясу! — Первый замахивается для удара, но тот, что помоложе, легко уворачивается, перехватывает его руку, прожигает полным ненависти взглядом и, оттолкнув плечом, направляется к дверям.

— Ну что, Регина, я все еще красивый? — проходя мимо, бросает он и подмигивает, но я больше не могу сказать ему «да»…

Болит голова. От боли разрывается все тело. Боль скручивает внутренности и не дает дышать.

Я не узнаю его. Я его не знаю. Я ошиблась так, как не ошибалась еще никогда…

***

— …За что?.. Господи, за что он так с Региной?.. — шипит лишившаяся голоса мама, и Андрей хрипло отзывается:

— Я разберусь, дорогая. Уведи ее отсюда как можно скорее!..

Родные руки подхватывают меня под локти и настойчиво подталкивают к желтым шашечкам такси, усаживают в прокуренный грязный салон, хлопают дверцей, но зрение обретает ясность, только когда я обнаруживаю под заплаканной щекой мамино теплое плечо.

Дрожат пальцы, дрожат колени, дрожит душа… за окном, в свете фонарей, трепещут белыми крыльями миллионы белых бабочек, но их так много, что невозможно выбрать новый путь.

— Все пропало, мам? — Я поднимаю глаза на бледную осунувшуюся маму. — Все пропало из-за меня?

Мама старается улыбнуться, но то, что она изображает, даже отдаленно не похоже на оптимизм.

— Ну зачем же ты так, ребенок? Дыши, дыши, давай! Ра-а-аз и два-а-а… Ра-а-аз и два-а-а… Твоя бабочка еще прилетит, вот увидишь. Другая.

— Как я могла… Как могла так ошибиться? Как же я буду жить, если совсем не понимаю этот мир? — Меня сотрясает тихая мучительная истерика. — Столько усилий, столько труда впустую… Мне никогда не стать нормальной, ма…

Такси тормозит у темного притихшего дома, где еще вчера было возможно счастливое будущее.

Я выскакиваю в снежную круговерть и бегу, но мама ловит меня за руку, помогает войти внутрь, проводит в комнату, включает яркий свет. Избавляет от змеиной кожи чертова невезучего платья, укладывает в постель, укутывает одеялом, приносит чай и горсть таблеток…

— Мама… — Язык заплетается, и веки тяжелеют, но я нахожу в себе силы признаться. — Мы сделали ему больно. У него была причина так поступить. Я сама отдала ему деньги. Потому что… очень любила…

33 (Святослав)

Прочная межкомнатная дверь надежно отгораживает меня от придурка и его драгоценной «радости». Матерясь, до упора поворачиваю замок и осторожно оцениваю повреждения — удар папашиного кулака все еще отдается в виске гулом и дребезжанием, скула немеет, и я снова разражаюсь матом.

Я уже взрослый, переживал и не такое, но теперь облизываю рассеченную губу, часто дышу, а глаза дерет от лютой ненависти и обиды.

Что я, черт возьми, всю жизнь делаю не так? Чем отличаюсь от других, чем хуже? Почему все блага достаются им, а мне в благородном семействе отводится роль лакея?