Выше стен

Тревога разрастается, превращаясь в ощущение полной катастрофы. Ему плохо до тошноты, до шока…

— Слава! Я здесь! Откликнись, я так тебя люблю!.. — кричу я, срывая связки, и, выставив вперед руки, продираюсь сквозь непроглядную вьюгу.

Я зову во весь голос, но не знаю кого — котенка, Свята или свою бабочку-спасительницу. В эту минуту только я слышу и могу прийти им на помощь.

Покосившиеся гнилые заборы возникают на пути, преграждают его, встают стеной. Проваливаясь по колено в сугробы, продираясь через сухие ветви и выбиваясь из сил, я огибаю частоколы серых досок и смотрю в пустые глаза разрушенных дачных домов. И тут же, подгоняемая ужасом, спешу прочь от их тяжелых взглядов.

Снегопад берет передышку, и темнота, тишина, смертельное одиночество и холод обступают меня со всех сторон. Кружится голова, легкие горят огнем, по разгоряченному лицу и спине стекает пот.

Я больше не знаю, где нахожусь, но не чувствую паники.

Высокий бурьян обреченно и послушно качается под ветром, в нутре заброшенных домиков скрипят петли и гремит забытый садовый инвентарь. Неизвестность, запустение, безмолвие, отсутствие ориентиров… Совсем как тогда, только бабочка, мелькая хрупкими яркими крыльями, не летит впереди.

Ход времени замер, метель стихла.

Я поднимаю глаза и всматриваюсь в муть равнодушного неба, черные скелеты столбов и развалины умершего нерожденным кирпичного дворца на фоне желтых туч.

Место Свята. Я приходила сюда не раз, и каждый был связан с мгновениями счастья…

Сдирая ладони и пробуксовывая подошвами, я взбираюсь наверх по разрушенной кладке. Преодолев боязнь высоты, расправляю плечи и вижу черно-белый мир — я нахожусь на самой высокой точке города, впереди, как на ладони, пролегли ровные линии улиц коттеджного поселка с аккуратно подстриженными газонами и заборами вдоль задних дворов, слившихся в единую монолитную стену. За ней — грозный ряд замерших тополей и пустые поля… Километры пространства, где нет правил и рамок, человеческой речи, синяков и порезов, красивых вещей и глазков видеокамер. Нет меня… Ничего нет.

Опускаюсь на кирпичи, роюсь в карманах, прикуриваю чудом сохранившуюся в пачке сигарету и затягиваюсь горьким дымом.

Я сижу над несправедливым жестоким миром, поделенным стеной на мир с людьми и без, наблюдаю за сизыми завихрениями и умираю от мучительной тоски принятого решения.

Здесь, наедине с собой, Свят переживал отчаяние, боролся с призраками прошлого и задыхался от невысказанных слов и невыплаканных слез.

А я вдруг с кристальной ясностью осознаю, почему изначально чистые душой, красивые люди скрываются за масками и нагромождениями стен, причиняют боль любимым и стараются казаться хуже. Они боятся еще больших разочарований и думают, что так становятся сильнее.

Я ничем не отличаюсь от них.

Я нормальная.

Но стремилась не к такой нормальности!

А Свят… он всегда был несчастным и одиноким. Его слишком долго не любили. Он тоже как две капли воды похож на меня. Ему очень страшно…

Не он придумал правила игры. Чтобы выстоять, нужно покрыться коркой льда, и я ощущаю ее мертвые тиски на своей коже.

Мы не вывезем. Не поможем друг другу.

Можно сколько угодно убегать от реальности, прятаться в мечтах и фантазиях об идеальной любви, понимании и родстве душ, но мне, упавшей на эту землю из космоса, не сломать порядок вещей и не изменить устои. Я не смогу сделать его счастливым, согреть, спасти и вывести к свету. Я не стану для него бабочкой…

Безбрежное белое покрывало поля за домами простирается до самого горизонта. Я слезаю с кирпичей и, не разбирая дороги, иду в темноту.

…Оказывается, зима может быть красивой — темной, умиротворяющей, смертельной красотой. Может убаюкивать и согревать, путать и забирать мысли, расслаблять тело… Может дарить цветные сны под одеялом из снега и избавлять от боли…

Нет больше никаких бабочек, только мрак.

А выход из каменного мешка завален огромным валуном.

35 (Святослав)

— Дойти сможешь? — Отец с тревогой наблюдает, как я неловко выбираюсь из салона, отряхиваю грязные колени и хлопаю дверцей. — Сколько ты выпил?

— Я в хлам.

Естественно, это не так, но мне не хочется признаваться, что его рассказ о прошлом Регины и предназначении денег отправил меня в нокаут.

Пищит сигналка, загораются и гаснут фары, вслед за отцом я тащусь к занесенному сугробами дому, но ноги не идут: мне нечего там делать. Каким придурком надо быть, чтобы после содеянного как ни в чем не бывало перешагнуть его порог?

В огромных окнах гостиной загорается свет, Наташа — уже не при параде, а в джинсах и кардигане, гладя по голове сонного котофея, — спешит к дверям.

— А вот и вы. Я волновалась. Андрюша, как все… — Она показывается в проеме, перехватывает мой взгляд прежде, чем я его опускаю, и осекается.

— Буду все улаживать. Поговорим чуть позже? Как Регина?

— Спит. Полчаса назад приняла таблетки.

Отец скрывается в тепле прихожей, голоса стихают, а меня отталкивает назад неведомая сила. Я прислоняюсь к заиндевелым перилам, до хруста костяшек сжимаю их, и ладони немеют от холода, а душа — от осознания.