Выше стен

Я комкаю подушку, заворачиваю в узлы одеяло, но боль не проходит — даже тройная доза не облегчит моей участи и не поможет уснуть.

За черными окнами беснуется ветер, с разбегу врезается в рамы. Тонкие слабые стекла в ужасе дрожат. Дрожу и я — рядом больше нет надежного тепла. Оно никогда и не было надежным, просто я опять перепутала явь и мечты и ошиблась. Я в нем ошиблась…

Перед глазами стоят его слезы в момент, когда мы вдвоем улетели из собственных тел, и сегодняшний взгляд — абсолютно пустой, безучастный, как у недосягаемого холодного человека с обложки глянцевого журнала.

А еще — сотни изумленных, настороженных, злорадствующих глаз незнакомых некрасивых людей, проводивших меня в мой последний путь до подсобки, внутреннего дворика и такси.

Он тоже был среди них. Поправлял потрепанный отцом пиджак, сплевывал под ноги и ухмылялся…

«Позор». «Предательство». «Унижение».

Кажется, это называется так.

Зубы стучат, рыдания сотрясают как конвульсии.

Ворохи пыли и камешки — из них можно выстроить целые города и миры, но здесь я оказалась не готовой к огромному разнообразию ярких блестящих оберток… В этой реальности меня спасало лишь умение распознавать истинную суть окружающих, их уродство и красоту, но как жить теперь, если я даже этого на самом деле не умею?

— Как же больно… — Я скрючиваюсь от очередной, выжигающей все живое волны воспоминаний, выбираюсь из плена одеяла и сажусь на уголок кровати. Рассматриваю белые подрагивающие колени и кончики пальцев, но произошедшее не выходит из головы.

В тот дождливый, смазанный в реальности вечер, в темноте и безысходности его мира, я любила его и отдавала всю себя. Видео, запечатлевшее наше одиночество, признания без слов и затаенные надежды, стало нашей тайной, оно прекрасно, но я бы ни за что на свете не показала его посторонним.

Зачем он сделал это?..

Неужели его обида переросла в ненависть, и она настолько сильна?!.

Неужели ему уже не страшно и не больно?

В заунывные завывания слишком рано пришедшей зимы вклинивается посторонний звук — еле слышный, тревожный, терзающий и без того растерзанное сердце. Кто-то красивый и чистый сейчас в тупике, и его душа заходится в крике о помощи.

Оцепенение, навязанное снотворным, окончательно слетает. Я напряженно всматриваюсь в глубины спящей гостевой и пытаюсь определить источник плача. В отсветах далекого фонаря кружатся снежинки, их тени черными бабочками мельтешат на стенах, но мяуканье — протяжное, жалобное, испуганное — раздается за их пределами.

Славик…

Он путался под ногами в прихожей, когда вся семья собиралась на открытие салона.

Неужели малыш незаметно юркнул за дверь и заблудился в холоде и темноте? Он один и нуждается в тепле. Нуждается во мне…

Стягиваю с запястья резинку и собираю запутавшиеся патлы в хвост, спешно влезаю в спортивные штаны и верный свитер и, прислушиваясь к шумам и скрипам, выскальзываю из комнаты. Меня качает, ноги и руки наливаются свинцом, но решимость сделать хоть что-то упрямо гонит к дверям.

Мама не спит — пол коридора пересекает полоса желтого света, шуршат страницы медицинского справочника, тикают часы. В доме покой, будто ничего плохого с нами не случилось. Отчим и… брат еще не вернулись, но скоро тоже будут здесь.

Что всех нас ждет потом? Ужин в столовой, улыбки, разговоры и смех? Едва ли…

Я облажалась, мне стыдно так, что хочется умереть — может, это было бы единственно верным решением. Рухнул чертов мир. А тот, кто прошлой ночью любил, целовал и защищал от опасности, с издевательской улыбочкой выбил из-под моих ног табуретку.

Невозможно, невозможно жить в этом проклятом социуме. Невозможно сделать вдох. Невозможно не страдать и не разочаровывать. Красота его не спасет.

Но мне нужно найти Славика, вытащить из трясины одиночества, вечного недоверия, холодности и дурных мыслей, растормошить, разбудить, снова увидеть спокойный серый взгляд и внушить, что я не предам, что всегда буду рядом…

О ком я?.. Я схожу с ума.

На миг зажмуриваюсь, пробую правильно дышать, но наталкиваюсь на волну обжигающей боли в груди и всхлипываю.

Кутаюсь в куртку, засовываю голые ноги в ботинки «Прощай, молодость» и, бесшумно повернув замок, тихонько ухожу.

Я тут же ловлю от стихии ледяную оплеуху и хватаюсь за промерзшие перила, но ветер не дает прийти в себя — налетает со спины, ныряет за шиворот и толкает вперед. Распухшие щеки щиплет от холода и соли, снег забивает нос и заплаканные глаза.

Поддерживая слетающий капюшон, мечусь по занесенному газону, заглядываю под заботливо обернутые целлофаном туи, под лестницу и скамейки и никого не нахожу. Плач смолкает, но все еще отдается болью и ужасом в моем сердце.

Кому-то красивому и близкому сейчас в миллионы раз хуже, чем мне…

— Славик, где ты, моя радость? Откликнись, вернись, пожалуйста! — тихонько шепчу я. Одеревеневшие пальцы борются с заиндевелым замком ажурной калитки, осторожно прикрыв ее за собой, я шагаю в метель.

Снег падает с неба сплошной пеленой, скрывает беленые заборчики соседей, заметает беговые дорожки и аккуратно подстриженные кусты.