Выбраковка

— Да нет же!!! — взорвался наконец Валюшок. — Нет!

— Что «нет»? — опешил Гусев.

— Ты… Ты… Да ты чуть мне в руку не попал! Я едва отдёрнуть её успел!

— Лёшечка! — воскликнул Гусев радостно. Похоже, он ждал чего-нибудь похуже. — Дорогой ты мой! Сам посуди — если бы я мог попасть тебе в руку, уж наверное, я бы тебя предупредил!

Валюшок в ответ только сплюнул — как перед этим старший.

Наверное, они пережили очень похожий стресс.

Глава шестнадцатая

Лишь в молитвах и заупокойных службах изливалась скорбь по тысячам казнённых, не обращаясь в ярость, направленную против тирана, — ведь его власть была освящена церковью, а цели — разумны и благородны.

Очередное испытание на прочность судьба подбросила двойке Гусева в один ничем не примечательный вечер. Да и началось всё рутинно — просто на пульте лежала заявка, которую Гусеву передал дежурный. Гусев, привычно изображая лицом скуку и неудовольствие, в бумагу заглянул и сразу же покосился на Валюшка. Его ведомый, поигрывая на пальце ключами от «двадцать седьмой», мурлыкал под нос песенку и, судя по всему, пребывал в отличнейшем расположении духа. «Ну, сейчас посмотрим, какой ты гражданин, агент Валюшок, — мысленно вздохнул Гусев. — Поганая заявка. В последний раз я такую видел года два назад. Ясно, почему её именно мне подкинули — Гусева ведь не жалко. А Валюшка? Хм-м… Всё-таки не оставили надежды восстановить против меня. Какая же это сволочь наверху мутит воду? Понятное дело, не шеф. А кто? Ну, в любом случае нужно будет за Лёхой присмотреть. А то ещё замочит старика Гусева по великой своей доброте. Обмялся он за последний месяц нормально, уже никакой работы не гнушается, но это…»

— Заводи, — скомандовал он. — Я сейчас, только вот «труповозку» закажу. Нам сегодня особенная понадобится…

Ехать пришлось на самую границу зоны ответственности Центрального. Валюшок вёл машину как обычно — быстро и надёжно, не хуже, чем если бы за рулём сидел Гусев. С исчезновением знаменитых на всю страну московских пробок средний уровень водительского мастерства в городе неуклонно падал, и Гусеву было приятно, что хотя бы его ведомый этому повальному расслаблению не подвержен.

«Двадцать седьмая» идеально запарковалась у искомого подъезда — в двух шагах, но так, чтобы не привлекать лишнего внимания. Гусев достал рацию и вызвал «труповозку».

— Когда подъедете, во двор не суйтесь, — приказал он. — Стойте на улице. А то здесь бабуськи околачиваются, сразу выяснять начнут, к кому «Скорая» приехала.

«Труповозка» ответила, что всё понимает, глубоко сочувствует и постарается без повода не светиться. Гусев повернулся к Валюшку. Тот курил и ждал распоряжений, изо всех сил делая вид, что ему это даётся легко. Ведь по инструкции Гусев обязан был довести до ведомого содержание заявки если не в офисе Центрального, то хотя бы по дороге.

— Значит, так, Лёха, — сказал Гусев. — Ты когда-нибудь задумывался, куда в нашей стране деваются младенцы с патологией развития?

Валюшок фыркнул было — кто ж этого не знает, — но потом насторожился. Гусев задал вопрос неспроста. Большинство патологий медицина определяла на ранних стадиях беременности, и уроды в Союзе просто не рождались. А в тех немногих случаях, когда медкомиссия находила отклонение от нормы уже после родов, младенца либо с согласия матери усыпляли, либо он пропадал в недрах интернатской системы. Сложнее было, конечно, с подрощенными детьми, у которых вдруг открывались серьёзные нарушения психики, — но и тех, как правило, удавалось из общества изъять. В тех случаях, когда чётко устанавливалась наследственная природа нарушения, — вместе с родителями. А когда нет… По обстоятельствам. Всё это Валюшку детально объяснили на подготовительных курсах с примерами из практики. Но раз сегодня они здесь и Гусев задаёт вопросы, значит, система дала сбой. И где-то в этом подъезде живёт ненормальный ребёнок. Валюшок поёжился.

— Понял? — спросил Гусев. — Вижу, понял. Тяжёлый случай, Лёха. Соседи, гады, донесли. Участковый стал вести наблюдение и подтвердил. Мальчишка лет десяти. Ночью появляется на балконе. Только ночью. Мать — учительница. Героическая женщина, думаю — сама рожала, втайне. Но и дура изрядная. Эгоистка чёртова. И ребёнку жизнь изуродовала, и себе. Так в фашистской Германии немецкие семьи еврейских детей прятали. Но ведь не по десятку лет кряду… На что надеялась? Вот тебе и диспозиция. Готов идти?

— Что мне делать-то? — спросил Валюшок. — Не в том смысле, что деваться некуда, а делать-то что?

— Как обычно — держать мне спину. Пойдём.

Чистая и опрятная лестница вела их на пятый этаж.

— Ты раньше это делал? — буркнул Валюшок Гусеву в спину.

— Дважды, — ответил тот.

— И что было?

— Оба раза пришлось стрелять.

Валюшок тяжело сглотнул, кашлянул и снял игольник с предохранителя.