Второй удар гонга. Врата судьбы

— Вечно ты меня оберегаешь, — заметила Таппенс.

— И это замечательно. Ты должна быть счастлива, что твой муж так о тебе беспокоится.

— А в тебя в поезде никто не стрелял? Никто не пытался взорвать рельсы? Нет? — поинтересовалась Таппенс.

— Нет, — ответил Томми. — Но в следующий раз, когда соберемся поехать куда-нибудь, надо будет обратить внимание на тормоза… Нет, все это не лезет ни в какие ворота, — добавил он.

— Конечно, не лезет, — согласилась Таппенс. — И тем не менее…

— Что «тем не менее»?

— Мне даже нравится поразмышлять об этом в таком ключе.

— О том, что Александра убили, потому что ему было что-то известно? — спросил Томми.

— Он действительно знал что-то о том, кто убил Мэри Джордан. Это один из нас… — Внезапно лицо Таппенс осветилось. — Из нас… — повторила она с ударением. — Нам необходимо узнать все «о них». О тех, кто жил в этом доме в прошлом. Мы с тобой должны раскрыть убийство. Окунуться в прошлое и раскрыть его. Узнать, где и почему оно произошло. Мы ведь еще не пытались посмотреть на это дело под таким углом.

Глава 5 Методы расследования

— Где, черт возьми, тебя носило, Таппенс? — потребовал ответа муж, вернувшись в дом на следующий день.

— Как раз перед твоим приходом я была в подвале, — ответила женщина.

— Это я вижу, — заметил Томми. — Очень хорошо вижу. Ты знаешь, что твои волосы все в паутине?

— В этом нет ничего удивительного. В подвале полно паутины. Больше там ничего не оказалось, — сказала Таппенс. — Если не считать нескольких флаконов лавровишневой воды[54].

— Лавровишневой воды? — переспросил Томми. — Это интересно.

— Правда? А ее что, пьют? По-моему, это вряд ли.

— Нет, — ответил Томми. — Ее не пьют. Люди мажут ею волосы. Мужчины, а не женщины.

— Думаю, что ты прав, — согласилась Таппенс. — Помню, мой дядя… да, я помню, как он пользовался лавровишневой водой. Обычно ее привозил ему его друг из Америки.

— Да неужели? Очень интересно.

— Мне это совсем не кажется интересным, — ответила Таппенс. — И нам это никак не поможет. То есть я хочу сказать, что во флаконе с лавровишневой водой ничего не спрячешь.

— Ах вот, значит, чем ты занималась, — поисками.

— Надо же было с чего-то начинать, — пояснила Таппенс. — Если то, что твой приятель сказал тебе, — правда, в доме действительно может быть что-то спрятано, хотя представить себе, что или где, довольно затруднительно, потому что когда ты выезжаешь из дома или умираешь в нем, его после тебя чистят. Понятно? Я хочу сказать, что любой, кто унаследует этот дом, вынесет и продаст всю мебель, а если что-то оставит, то это продадут уже следующие жильцы. Поэтому все, что есть сейчас в доме, принадлежит максимум предпоследним его жильцам. И ни в коем случае не более ранним.

— Тогда почему кто-то хотел нанести тебе рану и заставить нас выехать из этого дома? Если, как ты говоришь, здесь нет ничего, что мы могли бы найти?

— Это твоя идея, — заявила Таппенс. — И она необязательно правильная. В любом случае сегодняшний день не потерян полностью. Кое-что я все-таки нашла.

— Что-то связанное с Мэри Джордан?

— Не совсем. Как я уже сказала, на подвал надежды мало. Там лежит какое-то старье, связанное, на мой взгляд, с фотографированием. Знаешь, лампы для проявки или чем там они пользовались в старые времена, с красным стеклом, и эти флаконы с лавровишневой водой. Но ни одна из плит на полу не выглядела так, что ее можно приподнять и что-то отыскать под ней. Несколько полуразвалившихся чемоданов, несколько жестяных емкостей, но в них уже ничего нельзя спрятать. Если до них дотронуться, то они просто превратятся в пыль. Так что — полная неудача.

— Мне очень жаль, — сказал Томми. — Никакого удовлетворения.

— Зато некоторые другие вещи оказались интересными. А сейчас я, пожалуй, пройду наверх и избавлюсь от этой чертовой паутины. С ней я совершенно не могу говорить.

— Думаю, что ты права, — сказал Томми. — Уверен, что, покончив с ней, ты будешь выглядеть гораздо лучше.

— Если ты хочешь, чтобы мы с тобой были настоящей любящей супружеской парой, — сказала Таппенс, — то, глядя на меня, ты всегда должен думать о том, что твоя жена — настоящая красавица, несмотря на возраст.

— Таппенс, моя дорогая, — заявил Томми, — для меня ты всегда самая красивая. А сейчас у тебя с левого уха свешивается комок паутины, который делает тебя вообще неотразимой. Как локон императрицы Евгении[55], с которым ее иногда изображают в кино. Знаешь, тот, что спускается до середины ее шеи. А в твоем, кажется, есть еще и паук.

— Вот это мне совсем не нравится! — воскликнула Таппенс.

Рукой она смахнула паутину, после этого поднялась наверх и присоединилась к Томми позже. Ее ожидал бокал, на который она посмотрела с сомнением.

— Ты же не налил мне лавровишневую воду, а?

— Нет. Мне самому тоже почему-то не хочется ее пить.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — тогда позволь мне продолжить…

— Ну конечно. Ты это и так сделаешь, но хочется думать, что это я подвиг тебя на сие повествование.