Второй фронт

Уверенность старого мастера передалась и модельщикам, и формовщикам, и даже смягчила волнение инженеров, участвующих в подготовке отливки. Все, кто трудился над подготовкой отливки, работали истово, боясь показаться мастеру нерадивыми. Сам Гаврила Никонович в цеху держался молодцом и вел дело твердой рукой. Однако, вернувшись домой, частенько задумывался, заставлял Зинаиду по нескольку раз перечитывать ему подчеркнутые красным места из газет, об отливке станин для блюминга. И, ложась в постель, старый мастер долго не мог уснуть, ворочался, думал. Вроде бы все было ясно ему. Десятилетия стоял на отливке, а все побаивался, как бы чего не упустить.

Утром завтракали быстро и не было времени для разговора. Но до завода шли почти час пешком, и тут можно было перемолвиться по делу. Он догнал Татьяну, шедшую вместе с Зинаидой, тронул за руку:

— Послушай, Татьянушка, есть у меня к тебе один вопрос. Не припомнишь ли, когда отливали станины для блюминга, где делали формовку: наверху или в яме?

— Этого я не знаю, Гаврила Никонович. Но могу спросить у старых литейщиков. Сейчас уже много малинцев приехало.

— Спроси, дочка. Надо мне это знать.

— Сегодня же спрошу, Гаврила Никонович. А может, вас познакомить с кем-нибудь из малинских литейщиков или мастеров?

— Пока не надо. А о формовке узнай обязательно.

Скоро Татьяна свернула направо, к Куйбышевскому заводу, а Гаврила Никонович, увидев, что к Зинаиде подошел Никита, приотстал и опять стал думать: «Ежели опоку спускали в яму и форму делали там, она должна была сохнуть долго. Там холод и сырость от бетона. Нам это не годится. И не дай бог, если какой угол не просохнет — взрывом разнесет весь цех…»

Вечером Татьяна успокоила, сказав, что формовку делали вверху, в прочной опоке на массивной платформе и лишь потом опускали в забетонированную яму.

— Я так и предполагал, дочка, — обрадованно сказал Гаврила Никонович. — А больше ничего не говорили?

— Рассказывали, что перед отливкой в цехе проводили генеральную репетицию.

— Это как же так? Ведь не театр!

— Проделали весь цикл заливки вхолостую. Ковши подводили к пустым печам. Как бы наполняли их расплавленной сталью, засекая время. Потом подвозили к формам и производили заливку. Опять засекали время. Так делали несколько раз, пока не достигли слаженности и четкости.

— Вон как! — воскликнул Гаврила Никонович. — Ловко! А когда же они это делали?

— Ночью, когда в цеху никого не было.

— Смотри, как придумали, а! Пожалуй, и мы этак же сделаем. Спасибо тебе, дочка!..

Когда модельщики привезли в мартеновский огромные, похожие на театральную бутафорию, деревянные, хорошо отшлифованные части будущего шабота, Гаврила Никонович приказал плотникам готовить прочный настил под опоку из толстых брусьев. Настил клали на швеллерные балки и крепили толстыми болтами и скобами. Опоку тоже делали прочной.

Формовку производили самые опытные формовщики из хорошо подготовленной земли. Когда форма, закрепленная в опоке, просохла, опоку на массивном настиле (платформе) опустили на дно бетонной ямы. Клейменов сам проверил уровнем, хорошо ли легла опока, и приказал все пространство между стенками ямы и опокой засыпать сухим песком.

После этого он пришел к начальнику мартеновского цеха Утехину и тяжело уселся в деревянное кресло.

— Ну, Гаврила Никонович, вроде ты готов приступить к заливке? — спросил, приподняв над нарядами ершистую голову, приземистый Утехин.

— Пока не готов. Вначале надо провести репетицию.

Утехин сам когда-то был сталеваром, потом мастером. Заочно кончил институт и хорошо знал дело. Требование Клейменова было для него большой неожиданностью.

«Чудит Никонович», — подумал он, посматривая на мастера маленькими глазками, ероша и так стоящие торчком густые волосы.

— Надо, говорю, провести репетицию, — повторил свое требование Клейменов.

— Чай, мартеновский не театр, Гаврила Никонович. Зачем тебе репетиция?

— Мы же не блоки цилиндров отливать будем, а стопятидесятитонный шабот. Эта махина в твоем кабинете не уместится.

— Ты видал, Никитич, царь-колокол?

— Видал на картинках, а что?

— Он побольше твоего шабота весит. А его без всякой репетиции отливали.

— А ты почем знаешь? Ведь его отливали больше двухсот лет назад?

— Знать не знаю, а думаю, что без репетиции обошлись. Тогда и театров-то не было.

— Вот он и раскололся, — усмехнулся Клейменов. — А нам прочность нужна! По шаботу будет бить пятнадцатитонный молот.

— Ты же из стали, а не из меди отливать станешь!

— Вот потому-то и нужна репетиция. Тут не должно быть промашки. Нужно каждое движение по секундам рассчитать.

— Хронометраж хочешь?

— Во, во! Это самое. Инженер Щекин будет следить по секундомеру.

— Так, так… Ну что же, а когда думаешь репетировать?

— И репетировать и отливать будем ночью, чтобы не было ни единого зеваки.

Зная, что об отливке шабота беспокоятся и Махов, и Шубов, и сам Сарычев, Утехин не стал перечить и, хлопнув мастера по плечу, поднялся:

— Ладно, давай репетировать завтра ночью. Я сам буду тебе помогать…