Второй фронт

Второй фронт

От тундр до пустыни, где плещет Арал,
Разлегся седой, легендарный Урал.
С вершины его, где кипят облака,
Стекает Миасс — золотая река!
А ниже, меняя Урала лицо,
На бархате леса — заводов кольцо.
Тут делали все — от орудий до пуль —
Магнитка, Миасс, Златоуст, Чебаркуль…
И куда б ты ни кинул взор,
Всюду сизые цепи гор
Выплывают за горизонт,
Что, от зарева домен, ал…
В дни вторженья второй фронт
Не в Европе, а здесь пролегал…

Г. Н.

Глава первая

1

Семья Клейменовых долго не садилась за стол — ждали отца — старого литейного мастера. Зинаида вернулась из Москвы напуганная, плакала в своей комнате и никому ничего не говорила.

«Вот клейменовская-то порода, — вздыхала мать, — слова из нее не выжмешь… А видать, дело-то плохо. Должно, Николай порассказал страшное, да велел держать язык за зубами… Вот она и дожидается отца…»

В дому был заведен строгий порядок — без отца за стол не садиться. Жили старыми устоями. За этим строго следил дед Никон. Ему перевалило за восемьдесят, но он был еще бодр, крепок и все хозяйство держал в руках. Коренной уралец, дед вырос в потомственной рабочей семье, на железоделательном заводе. Сызмальства взятый в кузницу, он прошел все виды «огненной работы» и мог бы о многом порассказать, да от природы был молчалив и скрытен.

Сам Гаврила Никонович характером пошел в него, переняв и суровость, и замкнутость, и многие другие привычки. Он, как и дед Никон, «терпеть не мог — ездить в автобусе». Там было ему и низко, и тесно, и душно. С завода после работы всегда возвращался пешком. Выйдет за город, снимет сапоги и полями да луговыми тропинками идет босиком до самого дома.

Варвара Семеновна не раз упрекала:

— Ты бы, Гаврила Никонович, посовестился людей-то. Эким босяком ходишь. Ведь знатным мастером слывешь на заводе. Сын — инженер! Хорошо ли?

— Аль я ограбил кого, Варвара? Чего совеститься-то мне? Чай, не купец первой гильдии… У меня и родитель, и дед всю жизнь босиком проходили. Только когда в «огненную работу» шли — пеньковые бахилы обували да кожаными фартуками заслонялись…

Варвара Семеновна умолкала, думая про себя: «Все они такие Клейменовы. Что втемяшится в башку — дубиной не выбьешь. Ишо батюшка-покойник упреждал: «Не лезь, девка, поперек этого варнака — башку тебе свернет». Все они Клейменовы одним лыком шиты. Не даром их деды-прадеды были каторжниками клеймеными на казенном заводе. От этого, сказывают, и фамилия Клейменовы пошла… Нет, уж я лучше промолчу — от греха подальше…»

Сынишка Федька — белобрысый подросток, доглядывая за самоваром, гонял вокруг стола, врытого в землю, футбольный мяч. Гонял ловко, но все же мяч ударился о ножку стола и отлетел на клумбу.

— Ты что же это делаешь, сорванец? — закричала, высунувшись в окно, бабка, кривя морщинистое лицо под черным платком. — Вот ужо выворотится отец с завода, он тебе перья-то пересчитает.

«У-у-у, баба-яга!» — выругался про себя Федька, но, побоявшись, что бабка опять оттаскает за вихры, виновато сказал:

— Я нечаянно, баушка, больше не буду.

— Гляди у меня! — прикрикнула старуха.

Хлопнула калитка. «Отец», — догадался Федька и, схватив мяч, бросил его в кусты.

Гаврила Никонович — седоусый, рослый, жилистый, неся на палке за спиной сапоги, размашисто шагнул во двор. Сразу все в доме забегали. Зинаида выскочила его встречать. Подбежав, протянула руку, потупив большие карие глаза:

— Здравствуй, папа!

— А, приехала? Ну, здравствуй! — сказал отец, пожав ей руку, и легонько похлопал по спине. Дети не были приучены к нежности. — Повидалась?

— Повидалась. Спасибо…

Как только отец помылся, переоделся, сразу же сели за стол. Девки: Зинаида и сноха Ольга — крупная, голубоглазая, с русыми волосами, уложенными в венчик, принесли закуску и дымящиеся пельмени в большом деревянном блюде. Ольга уселась рядом с мужем Максимом — широкоплечим, смуглым, как и сестра, с темной, еще не просохшей после купанья шевелюрой. Худенькая Зинаида примостилась рядом с ней, напротив деда Никона.

Варвара Семеновна — крепкая, дородная женщина, с добрым веселым лицом — вытерла фартуком запотевшую в погребе бутылку, поставила на стол и присела сама.

Гаврила Никонович сам разлил водку и, дождавшись, когда поднял лафитник дед Никон, глуховато сказал:

— Ну, стало быть, за возвращение Зинаиды!

Чокнулись и выпили молча. Закусили грибами, солеными, хрустящими на зубах, огурцами и тут же принялись за пельмени. Когда «заморили червячка», дед Никон колючим взглядом из-под густых бровей уставился на Зинаиду:

— Ну, что, Зинуха, повидала свово солдата?

Зинаида знала, что Никон спрашивал за всех, что его никто не прервет, не остановит и не ответить ему нельзя.