Второй фронт

— Да, дело серьезное, Я сейчас вызову главного металлурга и лучшего литейного мастера. Посоветуемся, — сказал Шубов, нажимая кнопку.

— Да, пожалуйста.

Вошла Матильда Ивановна, старательно стерев краску с губ.

— Срочно ко мне Случевского и Клейменова из второго литейного.

— Слушаюсь!

Почти тотчас вошел высокий и худой, как Шубов, горбоносый Случевский, с седой, торчащей шевелюрой.

— Вызывали, Семен Семенович? — спросил, осклабясь.

— Да, садитесь, Вадим Казимирович, есть важное дело.

По первым словам: «Вызывали, Семен Семенович» — Махов уже составил о нем нелестное мнение. Однако когда Шубов представил его как главного металлурга завода, Махов пожал его худую, длинную и холодную руку.

— Очень рад.

Шубов, отодвинув телеграмму, сказал, что нужно срочно отлить шаблон, и показал Случевскому чертеж.

Тот, шмыгая большим горбатым носом, долго рассматривал чертеж, думал, наконец спросил:

— Вес отливки сто пятьдесят тонн?

— Да, — подтвердил Шубов.

— Не выйдет, Семен Семенович. У нас и ковшей таких нет, и оборудование не приспособлено. Надо переадресовать заказ Уралмашу.

— Да ведь война! — не выдержал Махов. — Когда тут заниматься переадресовкой и перевозками?

В дверь протиснулся большой, седоусый, в брезентовой куртке литейный мастер Клейменов.

— А, Гаврила Никонович! — поднялся Шубов. — Проходите, присаживайтесь… Это потомственный литейный мастер, — обратился он к Махову. — Отец и дед его прошли «огненную работу» на казенных заводах. Такие мастера, как Гаврила Никонович, у нас на Урале наперечет. Познакомьтесь!

— Мы знакомы! — привстал Махов. — Здравствуйте, Гаврила Никонович.

— Здравствуйте! — Клейменов поздоровался с Маховым, с директором, с Случевским и сел, гулко вздохнув.

— Скажите, Гаврила Никонович, — начал издалека Шубов, — вам не приходилось отливать большие детали?

— Случалось и большие, а что?

— Надо срочно отлить стопятидесятитонный шабот для молота. Как вы думаете, возможно это в наших условиях?

— Ежели война заставит — мы черта с рогами отольем, — усмехнулся старый мастер.

— Нет, серьезно, Гаврила Никонович. Без шабота мы не сможем пустить молот. Встанет все танковое производство.

— Коли такое дело — надо помозговать. Вроде у вас чертеж на столе?

— Да вот, взгляните.

Махов внимательно следил, как старый мастер, развернув чертеж, измерял что-то своим циркулем. Все напряженно ждали, что он скажет. Клейменов, рассмотрев чертеж, положил его на стол.

— По чертежу-то штука нехитрая, — сказал он неторопливо и перевел взгляд на Случевского. — А что вы скажете, Вадим Казимирович?

Случевский не ожидал от мастера такого заключения, тем более он не ожидал, что тот после этого спросит его мнение. Он заерзал на стуле, взглянул на Шубова, как бы ища поддержки. Его опередил Махов:

— Главный металлург сказал, что на заводе нет больших ковшей и что вообще здесь шабот отлить невозможно.

— С ковшами обойдемся. Можно заливать сразу из двух, ну а вообще-то надо прикинуть…

— Вы скажите прямо — беретесь за отливку или нет? — заторопил Шубов. — Мы должны дать ответ наркому.

— Погоди, Семен Семенович, — забасил старый мастер, — шаботы отливать — не блины печь. Тут надо не семь, а десять раз примерить. Надо и место присмотреть, и с модельщиками, и с формовщиками, и с инженерами посоветоваться. Надо все обмозговать. Не всякая опока выдержит сто пятьдесят тонн стали.

— Сколько вам, Гаврила Никонович, надо времени, чтобы все обдумать? — спросил Махов.

— Я так понимаю, что надо пошевеливаться.

— Да, времени у нас мало, — подтвердил Махов.

Гаврила Никонович достал из кармана старинные часы на цепочке, открыл крышку.

— Что скажете, если послезавтра в это же время?

— Хорошо, — сказал Махов. — Послезавтра здесь, в двенадцать вы должны дать ответ… Идите, думайте…

Был конец августа, а на Урале все еще стояла жара. Еще на той неделе, когда Татьяне, как эвакуированной, дали хлебные и продуктовые карточки, Гаврила Никонович сказал ей: «Ты, Татьяна, не торопись с работой. Пока держится тепло — побудь на даче. Пусть внучонок и мать погреются на солнышке. Да и тебе после такой встряски передохнуть не мешает. Зима будет тяжелая…»

Татьяна, поблагодарив, осталась со своими на даче, хотя беспокоилась о работе и о Вадике, которого надо было определять в школу.

В тот день Гаврилу Никоновича отпустили с работы раньше. Он, как и в мирное время, пошел домой пешком, сняв сапоги, и обулся только перед дачным поселком — было совестно перед невесткой.

Все домочадцы, кроме стариков, сидели на террасе и который раз перечитывали вслух длинное и страшное письмо от Егора. Гаврила Никонович, помывшись, тоже стал слушать, но, уловив главное, что Егор жив и, вернувшись в Североград, работает на заводе, он опять, как в дороге, стал думать о шаботе, о том, как его отлить…

После ужина Гаврила Никонович ушел во двор и сел на скамейку под сиренью.

— Отец чем-то обеспокоен, а может, и заболел, — шепнула Варвара Семеновна невестке. — Ты бы, Татьянушка, поговорила с ним.

— Хорошо, поговорю, — сказала Татьяна и вышла во двор.

— Что-то вы сегодня рано, Гаврила Никонович? — сказала она, подходя. — Уж не заболели ли?