Встречное движение

Не дождавшись, узнав, не простив падшую до подвала, я внезапно, к стыду своему, вспомнил о даче, о том ключе, который когда-то оставила мама в скворешне и никто оттуда не взял… Сев на троллейбус, я поехал в Серебряный Бор, таясь, пробрался к даче и, не обнаружив ключа, вернулся с твердым намерением поговорить с Сарычевым как мужчина с мужчиной.

В тот вечер Дмитрий Борисович пришел домой рано и навеселе; сообщил, что мы опять кой-кого догоняем, а потому приходить с работы он будет поздно, очень поздно и чтобы я зря не волновался…

Сердце щелкнуло во мне, как язычок английского замка, — вот оно, вот оно решение вопроса: хата, хаза — маленькая попка, трогательно умещающаяся в моих ладонях, вороний отлив коротко стриженных волос и неожиданно большая, всегда прохладная грудь, белоснежная в темноте, — на радостях я решил, что сначала прощу падшего «мальчика», а уж потом откажу…

…Однако в первый же вечер в пустой квартире, где можно было распахнуть все двери, включить музыку, голыми пить вино, я извелся от страха, то и дело гасил свет, подбегал к окну и, замирая, смотрел на пустеющие тротуары, прислушивался к каждому скрипу шагов… Мной овладела нервная дрожь, я торопил и себя, и Дюймовочку, накричал на нее, повалил на кровать и вдруг услышал, как из глубины поднимается лифт… Я считал этажи: раз, два…

Вскочил, бросился к дверям, накинул цепочку — тишина, молчание… Когда я вернулся в комнату, Дюймовочка уже была одета, вернее, надела кеды и лифчик, но ей тоже было жаль вечера и возможности вот так прекрасно, свободно, раскрепощенно… Она попыталась успокоить меня, смешно рассказывала о скрытой от постороннего глаза расцветке альбиноса, прыгала на кровати, как на батуте, с криком падала, целовала, позволяла целовать… пока мы оба не убедились, что все впустую; я все-таки пошел провожать ее, на лестничной клетке второго этажа вдруг обнял, прижал, давая почувствовать, что я. — это прежний я и все отлично, все как надо… Она молча вырвалась, убежала.

Я вернулся домой, прошел по комнатам, погасил свет, закрыл двери. Ночью я впервые согрешил…

С той поры, крайне редко, и не тогда, когда плоть подступала к горлу, а в минуты нервных срывов, кризисов, изматывающей бессонницы, я опускался до мастурбации; в том числе даже тогда, когда имел возможность успокоиться с какой-нибудь девицей…

Вскоре после позорного вечера в нашей квартире, желая восстановить репутацию и в ужасе подозревая, что из уст Дерьмовочки может вылететь сплетня о скрытой от постороннего глаза «расцветке» моего секса, я в поисках выхода неожиданно для себя решил навестить папу. Не то чтобы я собирался попросить у него ключ или вообще исповедаться ему в своих юношеских проблемах, скорее иное — даже сейчас, когда я с дотошностью следователя иду по собственным следам, пытаясь отыскать и разоблачить каждый мой подлый поступок, каждую гадкую мысль, все-таки было бы несправедливо связать поиск мною «хаты» с желанием восстановить отношения с отцом.

— Ни за что! — твердо решил я, отвергая даже саму мысль просить у отца прибежище, — разве что он сам предложит… А так уж лучше со Стеллой…

…Дело в том, что самым большим успехом на курсе пользовалась Стелла, ничего особенного из себя не представлявшая, очкастая, жилистая, плоскогрудая, но имевшая свою комнату в коммунальной квартире. Свою!

Впрочем, это была комната ее мамы, которая туда не наведывалась, постоянно живя «у одного человека», а с той поры, как Стелла поступила в институт, и не сдавала квартирантам. Эта комната, вернее, жалкая комнатенка с окном под потолком, дверью, врезанной наискосок в углу коридора, эта КОМНАТА позволила Стеллиной матери, человеку культурному, однако низкооплачиваемому, нанять для дочери репетиторов, которые подготовили ее к экзаменам, а один из них, почти не от мира сего, еще и лишил девственности.

…Институт для Стеллы выбирали, правда, заочно, несколько академиков; Стеллина мама, работая в персональном абонементе Ленинской библиотеки, вырывала для них чуть ли не зубами раритеты из фондов, а они, никогда не видя Стеллы и судя о ее дарованиях по уму и таланту ее матери, определили для поступления едва ли не самый худший технический вуз. Особенно способствовал этому один академик, который не книги в абонементе получал, а ключ, давно, много лет назад. Помог ли кто из них поступлению Стеллы, или на славу поработали репетиторы, но факт, что экзамены она сдала на отлично, поступила и все годы получала повышенную стипендию…

Однако первое, что она сделала, став студенткой, это отобрала у матери ключ от комнаты, утешив ее, что опасаться надо было полгода назад…

Чего добивалась она, что хотела доказать всем вместе и каждому порознь? Что нет женщины лучше, чем она, что любой, овладевший ею, уже оказывается в ее безраздельной власти, что вся ее корысть — в любви, а потому отвергает она отчаянные матримониальные предложения сокурсников, что она недурна собой и даже, в конечном счете, неотразима, по крайней мере для тех, кто чувствует, кто чувственен?! ·