Встречное движение

Впервые я увидел ее случайно, мельком: Сарычев как-то сказал, что вечером мы пойдем к Чеховским — у меня были другие планы (теперь у меня всегда были другие планы), однако возражать Сарычеву я не стал, решив, что наверняка там преферанс и, как только они сядут за стол, я сбегу. И даже подумал, что чем раньше сбегу, тем больше шансов привести Масеньку к нам домой, не опасаясь скорого возвращения Дмитрия Борисовича. Я позвонил ей, велел сидеть на телефоне, вымылся, переоделся и отправился в гости…

…Никогда не думал я, что может существовать в нашем мире столь свободное, столь разболтанное, столь независимое существо. Она была хороша собой, хотя состояла почти из одних нескладностей и, сознавая это, вела себя… как первая красавица.

К ужину она не вышла, Миля отправилась уговаривать ее, вернулась, покрытая красными пятнами. Я понимающе посочувствовал Чеховским: уважая Андрея Станиславовича и Милю, я тем не менее… едва ли не ненавидел их за откровенно предъявляемую и демонстративно исповедуемую ими «безгрешность». Было в этом и высокомерие, и жестокость по отношению к жертвам, и бесчеловечность — им ли не знать, из каких грешных, плотских, из каких уязвимых частей скроен не защищенный специальностью проктолога их современник. Впрочем, я уверял себя, что в Чеховских есть порок, только глубоко скрытый…

То, что Светка так безжалостно относилась к родителям, ни во что их не ставя, понравилось мне, и я готов был при случае отблагодарить ее… не объясняя, конечно, причины…

Мы провели у Чеховских весь вечер. Вначале я еще порывался сбежать, не досмотрев, чем же все это кончится, поэтому попросил разрешения позвонить.

Покинув Чеховских и Сарычева, я отправился по коридору. Телефона на столике не оказалось, длинный шнур вился по полу и скрывался за плотно прикрытой дверью одной из комнат… Я постоял в нерешительности: из-за двери доносился низкий, едва ли не мужской голос; конечно, я мог бы «не услышать», постучать в дверь, открыть, увидеть ту, что не пожелала видеть меня, однако что-то удержало.

В ожидании я двинулся дальше, через приоткрытую дверь заглянул в кабинет Чеховского; толкнул было и дверь в спальню, но она скрипнула, и я, с усмешкой извинившись перед ней, вернулся на прежнее место, постоял, прислушиваясь, — тишина… Однако стоило мне протянуть руку к двери, как раздался громкий, глуховатый смех — я отпрянул: мне почудилось в этом смехе что-1*о обнаженное, показалось, что я… подглядываю.

И все же уйти было выше моих сил — я стал прохаживаться взад и вперед, отмечая про себя, что квартирка маленькая, хотя кабинет хороший и потолки высокие, и даже есть чуланчик для домработницы…

О, этот чуланчик — уж он-то сыграет свою роль в моей судьбе, правда, нескоро: надо еще, чтобы Светка выросла, чтобы поехала на зимние каникулы со мною в Вороново… вернулась одна… надо еще, чтобы Сарычева настиг инсульт… Чулан после…

За закрытой дверью звякнула положенная на рычаг трубка — еще мгновение и Светка, выйдя в коридор, застукает меня… я поспешно вернулся к столу.

— Позвонил? — спросила Миля.

— Да, спасибо, — кивнул я.

Сарычев пристально посмотрел на меня.

— Тебе надо идти? — не выдержав, спросил он.

— Нет, нет, спасибо, — ответил я.

Чего я ждал, сидя на тесной кухоньке, где Миля, забыв о великих коленях и простых естественных нормах поведения, почему-то принимала нас?.. Или только нас?

Тут из коридора донеслись шаги, и мимо кухни, не здороваясь, прошла высокая девочка, дылда, нескладная, с голенастыми ногами из-под куцего халатика, ногами, правда, красивыми, хотя и не по меркам прошлого века, ибо я сразу определил, что ступня у нее уж никак не менее тридцать восьмого размера; прошла, небрежно шлепая в домашних тапках без задников, открывавших миру розовую ненатруженность пяток, открыла дверь в уборную, закрыла и оставила нас в некотором смущении ввиду непосредственной близости кухни и туалета.

— Н-да, — громко сказала Миля, но не нашла, о чем бы еще поговорить. И все тоже молчали.

В уборной спустили воду, все зашумело, заурчало, и тут же открылась дверь — голенастая шлендра, не удостоив нас даже смущением, протопала назад в свою комнату.

Так, впервые увидев Светку, я уже не мог ее забыть и в мыслях своих, и желаниях то и дело возвращался к ней…

…Меж тем достроили Лужниковский комплекс, разделили студенческие общежития, посадив на пропускных пунктах неподкупных теток, пустили по темным ночным аллеям бдительный моторизованный патруль, да и девушки мои повзрослели и романтике подъездов предпочитали диван за закрытой на крючок дверью…

Последней каплей, переполнившей чашу моего отчаяния, стало предательство Дюймовочки: в тот день, когда я ждал ее у входа в парк Горького, чтобы, выпив в полотняном шатре «Саперави» и съев два шашлыка (с чаевыми — три рубля), потом допоздна кружить по Нескучному саду, шарахаясь от каждого звука и вновь привычно находя друг друга в темноте, она предпочла встретиться с красноглазым альбиносом-аспирантом и только-то потому, что его приятель имел мастерскую, а сам пребывал на пленэре…