– А год?! – громче прежнего завопил я. – Год, pulchra puella, tempus…[56]
Но тут я осекся, обнаружив, в каком изумлении она смотрит на меня и, мало этого, не сумев вспомнить ни ее имени, ни кто она такая вообще.
– Тысяча девятьсот семьдесят четвертый, – пролепетала девушка.
– Тысяча девятьсот семьдесят четвертый… выходит, тирания в самом разгаре! – рассудил я.
– Что?! – округлив глаза, ахнула она.
В тот же миг рядом с ней возникли два существа, заключенные в оболочки межзвездных летательных аппаратов, в пару парящих над полом прозрачных шаров с привычной для них атмосферой и температурой внутри.
– При ней больше ни слова, – предостерег меня один из них. – Память мы ей подотрем: создадим впечатление, будто она задремала и видела сон.
– Вспомнил… вспомнил! – выдохнул я, крепко стиснув виски ладонями.
Действительно, мозаика воспоминаний о давнем прошлом сложилась в голове целиком. Теперь я отчетливо помнил, кто я такой и откуда… из седой древности, а до того – с далекой звезды Альбемут, как и оба Бессмертных!
– Для чего вы вернулись? – спросил я. – Чтобы…
– Теперь нам остается действовать исключительно через обычных смертных, – отвечал Й'Аннис, мудрейший из них двоих. – Сивилл, способных помочь нам, дать совет Республике, на свете более нет. В сновидениях мы тут и там вдохновляем людей пробудиться, а пробудившись, они начинают понимать: мы платим Цену Отпущения, дабы освободить их от правящего ими Лгуна.
– А они о вас, стало быть, знать не знают? – удивился я.
– Подозревают кое-что. И видят наши голографические образы в небе. Мы проецируем их на облака, дабы ввести людей в заблуждение… пусть воображают, будто мы парим там, высоко над головой.
Тут мне все сделалось ясно. Бессмертные существуют в людских мыслях, а вовсе не в небесах Земли. Отвлекая взоры людей вовне, они развязывают себе руки, дабы вновь и вновь помогать роду людскому изнутри, как всегда, от веку помогали нам обустраивать внутренний, Духовный мир.
– Мы приведем в этот зимний мир весну, – с улыбкой пообещал Ф'фр'ам. – Распахнем ворота тюрьмы, где миллионы людей стонут под пятой тирании, все смелее и смелее показывающей клыки. Ведь ты же видел? Тебе же известно о ночных рейдах тайной полиции, о полувоенных отрядах, в зародыше душащих свободу слова, чинящих расправы над всеми, кто мыслит иначе?
Ныне, достигнув старости здесь, в Кумах, в обители славной сивиллы, я решил поведать обо всем этом вам, друзья и сограждане римляне. Случайно ли, преднамеренно – как бы там ни было, мне довелось перенестись в далекое будущее, в мир тирании, зимы, какой вам даже не вообразить. Мало этого, я воочию видел Бессмертных, оберегающих от беды и нас, и тех, кто живет две тысячи лет спустя! Вот только они, смертные будущего, – вслушайтесь, вдумайтесь! – слепы. Ослеплены тысячелетним гнетом, веками мук, бесправия, ущемлений, каким у нас подвержен разве что скот. Однако Бессмертные пробуждают их – вернее сказать, займутся их пробуждением вовремя, принесут им спасение, и тогда зиме длиною в две тысячи лет настанет конец. Сны и подспудные озарения откроют людям глаза, покажут… впрочем, обо всем этом я вам уже поведал, пусть и на свой старческий, бессвязный манер.
Позвольте же завершить мою повесть стихами величайшего из наших поэтов, Вергилия, доброго друга сивиллы. Из них вы и узнаете, что ждет род людской впереди, ибо сивиллой сказано: да, все это не о нас, не о Риме, не о нашей эпохе, однако строки сии сулят облегчение, свободу тем, кто отделен от нас двумя грядущими тысячелетиями.
Приведу строки эти и на чужом, странном английском языке, коему выучился, живя в будущем, до того как сивилла с Бессмертными, решив, что труды мои в тех временах окончены, вернули меня назад: