Вспомни меня

– Вы в порядке? – спрашиваю я.

– Да, я… – Он снимает шляпу с головы и вытирает лоб. – Мне нужно продолжить работу. Хорошего дня, Люси.

Затем он быстро отъезжает назад, прежде чем я успеваю задать еще какие-либо вопросы, и поспешно уезжает, как будто хочет, чтобы между нами было как можно большее расстояние.

Я наблюдаю, пока облако пыли от его машины не садится на землю, затем отношу мусор к мусорному контейнеру.

Когда Марко спросил меня, в какую именно аварию попала мама, я не смогла ответить. Я покрылась потом от прилагаемых усилий. Это то же самое, что произошло с братом мистера Льюиса? Неужели он не может сказать ничего, кроме «порода», потому что его память тоже стерта?

В связи с этим возникает вопрос: имеет ли кто-нибудь в Тамбл-Три хоть какое-то представление о том, что за чертовщина здесь творится?

Я поворачиваю за угол, в парке тихо, словно он затаил дыхание.

Я сажусь на качели и изо всех сил раскачиваюсь, пока не начинает кружиться голова. На шее теплится мой кулон-звезда. На пальце я чувствую тяжесть маминого обручального кольца.

Мама.

Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на кляксы облаков, разукрасивших небо.

Что же с тобой случилось? Что они от меня скрывают?

Вчера вечером я не плакала. Ни тогда, когда Марко рассказал мне, как мэр угрожал, что расскажет мне правду о маме. Ни тогда, когда Марко снова и снова шептал слова сожаления, пока они не слились с жужжанием цикад. Ни тогда, когда я вылезла из его машины и на «ватных» ногах побрела к дому, который больше не казался мне домом. Даже ни тогда, когда я услышала храп отца, доносящийся из-за двери его комнаты, и поняла, что все, что он когда-либо говорил мне, скорее всего, было ложью.

Но сейчас, в тишине парка, где память о маме развевается на ветру, как простыни на бельевой веревке, слезы полились градом. Они прорываются вперемешку с захлебывающимися рыданиями и тихой мольбой. Они прорываются вместе со вспышками «красной вины» и «зеленого сожаления». Я плачу до тех пор, пока все горло не начинает жечь от слез, пока не заболевают мышцы, а грудь не ноет от чудовищной дыры внутри, образовавшейся от потери мамы. В какой-то момент качели перестают вращаться, и во мне просто уже не остается звуков. Когда я поднимаюсь, я чувствую легкость и тяжесть одновременно, но, кроме того, теперь я знаю, что должна сделать. Сегодня вечером мы с Марко выясним, что находится в шахтах. А потом я узнаю, что на самом деле случилось с мамой, Мисси и мистером Льюисом и что скрывают папа и мэр.

17

Когда я возвращаюсь домой, отец занимается последним посетителем, а Виви сидит на кухне. Она подсчитывает число принятых за сегодня, склонившись над книгой учета гостей. Я пользуюсь моментом, беру швабру и перьевую щетку для пыли, после чего начинаю расхаживать по дому, создавая видимость работы.

Я понятия не имею, что именно я ищу, но должно быть что-то, что даст мне подсказку.

В ящиках в прихожей и гостиной можно найти только пачку жвачек, старые батарейки, колоду карт и смятые чеки из кондитерской «Пэттис Пай». Я медленно пробираюсь к папиной спальне, проводя перьевой щеткой взад-вперед по стенам. На стенах сплошь фотографии моей семьи и поколений рода Миллеров, которые держали Дом Воспоминаний. Я останавливаюсь на мгновение перед фотографией папы, мэра и мамы. Она напоминает мне, что раньше мэр часто заходил к нам после закрытия, они с папой сидели на веранде и разговаривали до позднего вечера, как два лучших друга. Когда они перестали так дружить? Не помню.

На фотографии они оба улыбаются и поднимают перед камерой стаканы с холодным чаем в знак тоста. Мама рядом с ними, но она не улыбается. Уголки губ опущены, как будто кто-то забрал ее улыбку. Она тоже держит стакан холодного чая, но он темнее, как кола. Маме никогда не нравился сладкий чай, который пьет весь город, она пила свой черный чай и держала в холодильнике кувшин с ним специально для себя.

Я наклоняюсь ближе, чувствуя тяжесть маминого кольца на пальце. Что-то проскальзывает в моем сознании. Что-то смущает меня в мамином выражении лица…

Я стараюсь сосредоточиться, поэтому просто смотрю на фотографию, пытаясь зацепиться за мысль, которая вырывается наружу. Что это было?

Я качаю головой и продолжаю работать перьевой щеткой.

В папиной комнате темно и душно, шторы на окнах плотно задернуты. Я прохожу по комнате и распахиваю их, позволяя мягкому свету наступающего вечера проникнуть в комнату. Папу нельзя назвать аккуратным, но он следит за порядком на рабочих поверхностях, чтобы они не были загроможденными. Я начинаю с ночного столика, быстро перебираю ящики, потом перехожу к комоду, но не нахожу ничего интересного, кроме одежды, мелочи и нескольких старых маминых фотографий. Я провожу пальцем по ее улыбающемуся лицу, а затем аккуратно кладу фотографии на место.