Всё, что у меня есть

Я открыла бутылку вина, отыскала начатую упаковку арахиса, пересыпанного мелкой солью. Я сменила постельное белье, вытерла пыль, приняла душ, побрила подмышки и надела то, что больше всего нравится Руару, за что я удостаивалась от него комплиментов: белая блузка, красная короткая юбка и черные колготки. Толлеф говорит, что сестра, которая недавно родила ребенка, отказалась приехать домой на праздники.

— Маму это привело в отчаяние, — вздыхает он. — Она не может ничего изменить, у нее нет никакого влияния на отца.

— Ужасно, — отзываюсь я. — Не понимаю, почему она просто не выставит его, — я машу рукой, словно вышвыриваю кого-то вон. — Если он сам не в состоянии справиться с этим.

— Вот именно, он не в состоянии, так что выставить его из дома ведь значит просто выкинуть на лютый мороз; пить от этого он не бросит, разве что просто замерзнет насмерть.

— Но сестру твою тоже жалко, — говорю я.

Масло тает, пока я намазываю его на хлеб. Сверху я кладу кусок омлета и откусываю сразу треть бутерброда. Толлеф в принципе сносно готовит, особенно простые блюда из того, что есть в холодильнике. Он никогда не выбрасывает еду.

— Я не думаю, что он когда-нибудь сможет завязать, — продолжает Толлеф. — По-моему, это просто выше его сил.

Над маленьким светло-голубым столиком висит плакат с названиями трав: базилик, лавровый лист, французская петрушка, зеленый лук, укроп, любисток, иссоп, мята.

— А сам-то он не раскаивается, не сожалеет? — спрашиваю я.

— Согласись, было бы глупо сожалеть о чем-то и продолжать делать то же самое снова и снова, — говорит Толлеф. — Да нет, вряд ли. Правда, он искренне и глубоко себя презирает, хотя внешне это не заметно. Но я думаю, мама знает об этом.

Когда я переступила порог дома Элизы и Яна Улава или, скорее, только вошла в калитку, мне ужасно захотелось рассказать Элизе о том, как мне живется. Элиза поблагодарила за гвоздики и поставила их в голубую вазу. У меня было не так много времени: Ян Улав ушел покупать елку, а мне вскоре нужно было возвращаться к родителям. Юнас спал наверху, а Стиан лежал на животе на коврике и обсасывал резиновую игрушку. Гвоздики едва поместились в вазу, и Элиза еще раз поблагодарила за цветы. Сахар она держала в желтой вазочке, чайные пакетики — в голубой коробке; над кухонным столом абажур из глазурованной керамики с голубыми гроздьями винограда и желтыми лимонами. Я легла на пол рядом со Стианом, он подвинулся и всем своим видом показал, что хочет прижаться ко мне. Я обняла его за шею, волоски на затылке оказались на удивление жесткими.

— В больницу приносят столько гвоздик, — сказала Элиза. — Не знаю, почему-то почти все посетители покупают именно их.

Из окна в комнате был виден угол родительского дома. Пока помогала Элизе уложить миндальные пирожные в коробку, я рассказала ей о Руаре.

— Хм, — произнесла Элиза. — Теперь я беспокоюсь за тебя.

Дверь распахнулась, втягивая в тепло комнаты морозное облачко, в проеме появился мокрый от дождя Ян Улав. Сам невысокий, а елку выбрал высоченную. Элиза поспешила к нему, чтобы помочь затащить елку через гостиную в столовую. Она легко управлялась со всем в доме, расставляя и раскладывая все по местам: елку — в столовую, миндальные пирожные — в коробку, молоко — в холодильник, детей — в кровать. Дни шли своим чередом, а Элиза ничего не забывала и ничего не упускала из виду. Год за годом одно и то же, атмосфера, которая заполняет собой все уголки дома и подчиняет себе всех и каждого.

— А ты не думаешь, что можешь разрушить семью? — понизив голос, спросила Элиза, пока Ян Улав был занят установкой елки. Он сидел на корточках, потом застонал и поднялся.

Кристин о Руаре я уже рассказала, и она восприняла все с большим энтузиазмом, меня так и подмывало сказать об этом Элизе. Кристин только заметила: «Эта ситуация — его ответственность. Это не связано ни с полом, ни с возрастом. Если бы ты состояла в браке, а не он, тогда бы за ваши отношения отвечала ты».

Ян Улав отступил на несколько шагов от елки, чтобы убедиться, что она стоит ровно, подошел ближе и чуть поправил ее. Снял пальто, прошел через комнату и исчез в гостиной.

— Классная елка! — крикнула я ему вслед. Он остановился, оглядел меня, словно ожидая подвоха, потом кивнул.

— Ну да, — сказал он и помолчал немного, будто собирался поведать, как он ее заполучил, но потом передумал. Мы услышали, как на втором этаже заплакал Юнас — протяжные жалобные звуки. Ян Улав окликнул Элизу и показал на лестницу.

Руар приходит в четверть девятого. Я открываю дверь, его начищенные ботинки мокры от свежевыпавшего снега, он садится на корточки и развязывает шнурки.

— Давно у меня не было такого замечательного Рождества! — говорит он и выпрямляется. — Анн и девочки поехали к ее тете в Конгсвингер, и я могу остаться на ночь. У меня носки промокли. Я ужасно по тебе соскучился.

Он может переночевать.