Всё, что у меня есть

Проигрыватель на полную мощь, слушаем «Жизнь на Марсе», за окном дождь, на полу выстроилась шеренга пустых бутылок. Кто бы мог подумать, что сейчас рождественские праздники.

— Рикард одолжил напольные весы своей сестре, так что теперь я понятия не имею, поправилась ли я за Рождество, — орет Нина, перекрикивая музыку.

— Зачем он это сделал? — спрашиваю я.

— Она собиралась садиться на диету.

Нина устраивается на диване.

Толлеф незаметно появляется в дверях, как это умеет только он, с зеленым рюкзаком за спиной, голова опущена. Громкая музыка ему не нравится, но нас видеть он рад. Он обнимает нас обеих, а потом окидывает недовольным взглядом бардак в комнате, недокрашенные стены гостиной, надрывающийся проигрыватель, и мы понимаем его без слов, очень хорошо понимаем.

— Прости! — говорим мы с Ниной хором. Толлеф подходит к проигрывателю и убавляет громкость.

— Но я обожаю эту песню, — разводит руками Нина.

Толлеф указывает на стену.

— Что, думаешь, мы не умеем красить? Так и скажи тогда, — подначивает Нина.

— Ну так и покрасили бы всю стену целиком! — восклицает Толлеф.

— И покрасили бы, но краска кончилась, — поясняю я.

— Может, взять из общих денег, как думаешь? — предлагает Нина.

— Может, и так, — отвечает Толлеф. — Но, строго говоря, ни я, ни Рикард особо не горели желанием перекрашивать гостиную и дали себя уговорить только потому, что кто-то утверждал, будто это нам ничего не будет стоить.

Нина вздыхает. Толлеф проводит пальцем по пятну на белом плинтусе.

— Это не краска, — заявляю я. — Может, кетчуп или клубничное варенье.

— Или кровь, — подхватывает Нина, тут уже Толлеф не может удержаться от смеха, и мы хохочем все втроем.

— Как Рождество, удалось? — спрашивает он.

— Не знаю, как Рождество может быть удачным, — отвечаю я.

— Да, удалось, удалось, — кивает Нина.

— Спасибо за книгу, — говорю я Толлефу.

— Спасибо за тапочки, — отвечает он, — как раз то, что нужно.

Меня охватывает сожаление или, скорее, стыд. С чего я взяла, что войлочные тапочки — подходящий подарок для Толлефа?

— И книга оказалась замечательная, — говорю я. Он подарил мне роман «Парящий над водой» Рагнара Ховланда.

— Очень прикольная книжка, — говорит Толлеф, — одна из самых классных, что я читал.

Нина подтягивает лосины вверх и разглядывает свои ноги.

— Ты что, и правда бреешь ноги? — спрашивает она.

— Иногда, — говорю я.

— И что, Руару это нравится?

— Думаю, да. А ты бреешь?

— Вот еще, — отвечает она. — Мне такое и в голову не приходит. Трулсу я нравлюсь такая, как есть.

Я слушала курс лекций Руара по модернистскому роману. Простор и акустика аудитории туманили мое сознание. Когда появлялся Руар, я воспринимала только форму, не содержание. Его голос, отрывочные предложения, например об «Улиссе»: «Подглядывать мысли персонажей — порой поразительно интимный процесс». Или о романе «В поисках утраченного времени»: «В высокобуржуазном обществе, где вращается Сван, развратная сексуальная жизнь может быть социально разрушительной, особенно для женщин». Руар прохаживался взад-вперед у доски. Почти всегда в рубашке и джинсах. Вот он, увлеченный и немного запыхавшийся, делает отступление и говорит о мадам Бовари в фиакре: «Хочет ли она, чтобы ее видели? Хочет?»

Нашу первую с Руаром ночь мы провели в гостинице. Мы вышли из Шато Нёф, где находится норвежское студенческое общество, пересекли Соргенфригата, прошли по Бугстадвейен и оказались в отеле на одной из поперечных улиц. Он как ни в чем не бывало подошел к стойке и заговорил с администратором, и мне пришло в голову, что он делал это далеко не впервые. Руару стоило только сказать: «О, какая ты красивая. Разве можно быть такой красавицей? Дай я на тебя посмотрю!» И все мои комплексы улетучивались, я чувствовала себя самой прекрасной женщиной на свете. На следующее утро мы завтракали вместе. Он обхватил чашку с кофе обеими руками — ими он ласкал меня ночью. Кто-то из персонала уронил поднос со стаканами, с оглушительным звоном они разлетелись на тысячу осколков, и Руар заметил: «Будто кто-то рассыпал по полу бриллианты». Льющийся из окон на столы поток света, сверкающие на полу бриллианты, его руки на чашке с кофе. Его руки. На свиданиях потом. Вот он пишет записку Анн, возится с ключами от машины, листает газету или бумаги перед лекцией, торопливо срывает с меня одежду. Я потеряла покой. Нервно трясла ногой, сидя в столовой, грызла карандаш на скамье в университетской аудитории, я словно застыла в этом состоянии и не могла сконцентрироваться ни на чем вообще, не могла готовиться к экзаменам. Когда Руар приходил домой, он был отцом и мужем, но когда он оставался со мной, то становился другим. Прежде чем подняться в номер, мы присели выпить в баре отеля. Вдруг откуда-то полились звуки фортепиано, как будто ненароком, невзначай, и в то же время музыка казалась очень подходящей моменту, словно так было задумано. Музыка словно обещала красоту и вечность, и мы смотрели друг на друга, в глазах — ирония и веселье, но в то же время осознание того, что все происходящее с нами наполнено смыслом.