Читаем Всё, что имели... полностью

Леонтьев сердито попрекнул:

— Я тебе уже толковал, Георгий, пока не найдешь себе замену, слушать не буду.

— Замена… О ней-то я и думаю, и все мои думы направлены, к сожалению, на Марину Храмову.

— Почему «к сожалению»?

Помолчав, Рыбаков ответил:

— Она исполнительна, речиста, инициативна, порой даже чересчур инициативна… Разум голосует за нее, а сердце возражает.

— Когда сердце и разум станут единомышленниками, тогда и приходи.

По дороге Леонтьев обеспокоенно думал об оружейниках, которым в кратчайший срок предстояло наладить выпуск нового для них оружия, прикидывал, что сделано и делается. Рудаков своевременно решил обучать в ремесленном специальную группу ребят для сборочного цеха, в самом цехе готовится бригада. Словом, подготовка идет серьезная. Вчера Портнов, говоря, что оружейникам будет оказана помощь, пообещал даже в случае необходимости прислать на завод рабочих-металлистов из соседнего города. Вспомнился ночной телефонный разговор с Рудаковым. Узнав о требовании обкома, Рудаков коротко ответил — ясно. «Константин Изотович понимает обстановку. Да и кто не понимает, кого сейчас не тревожит она», — думал Леонтьев.

С этими мыслями он и вошел в директорский кабинет. За столом сидели над бумагами Рудаков и Рябов, занятые какими-то подсчетами.

— Андрей Антонович, добро пожаловать! — радушно заговорил Рудаков. — Сидим, как видишь, и занимаемся арифметикой. Ты нам отвалил декаду, а мы берем неделю!

Понимая, о чем идет речь, Леонтьев недоверчиво спросил:

— Успеете?

— Надо. Люди поняли задачу, — ответил Рудаков.

— Не беспокойся, Андрей Антонович, все идет нормально. Думаем, не будет срыва, — добавил Рябов.

Примерно через полчаса, когда главный инженер ушел, между директором и секретарем горкома состоялся неприятный и, по мнению Леонтьева, неизбежный разговор.

— Ты помнишь, Константин Изотович, как было прежде? — начал Леонтьев. — Приезжает на завод Алевтина Григорьевна, и ты немедленно звонишь, приглашаешь парторга…

Рудаков перебил, пытаясь отшутиться:

— Я стеснялся оставаться наедине с женщиной.

— А теперь без всякого стеснения игнорируешь парторга Маркитана.

Нахмурившись, Рудаков затарабанил пальцами по столу, проворчал:

— Ты зря так… У меня — свое дело, у Маркитана — свое…

— Именно об этом я и говорю! — подхватил Леонтьев. — У тебя — свое, у него — свое, а где же общее?

— Пожаловался-таки Семен Семеныч…

— Нет, не жаловался и не будет. А вот ты сам жалобщиков привечаешь. Что, забыл о случае с Кулагиным, который пытался направлять в армию неугодных ему рабочих. Примерно по той же стежке пошел и начальник строительного цеха Марченко. Терпеть он не может одного сварщика за, как он выражается, преувеличенную самостоятельность. Человек досконально знает свое дело, отлично владеет несколькими смежными профессиями. Ему что ни поручи, все будет сделано с высшей добросовестностью. Но парень горячий, за словом в карман не лезет, черное называет черным и перед начальством не лебезит. Знает себе цену. Его-то Марченко и включил в список для мобилизации на фронт. Маркитан воспротивился, сказал начальнику цеха, что тот личные отношения путает с интересами дела, и посоветовал вычеркнуть сварщика из списка. И что сделал Марченко? К тебе побежал с жалобой: Маркитан, мол, вмешивается в такие дела, в которых слабо разбирается… И какова была твоя реакция?

— Мне некогда было вникать, — проворчал Рудаков, не придавший значения разговору с Марченко. Начальник цеха, решил он, знает, кого отправлять в армию.

— «Некогда» — это, Константин Изотович, не для директора, это не для нас с тобой. Ты обязан был вникнуть в то, почему парторг возразил и почему начальник цеха обвинил его — «слабо разбирается»… Отсюда и тянется ниточка к твоему отношению ж Маркитану. Мы оставили за ним должность редактора. Это нам разрешено. Временно, конечно. Но беда в том, что ты по-прежнему считаешь Маркитана только редактором и не склонен советоваться с ним как с парторгом. И выходит, что у тебя свое дело, у него — свое. А вдруг зайдет у нас речь об этом на бюро горкома. Как ты будешь выглядеть?

— Понимаю. А с тем сварщиком что, он мобилизован? — осторожно и виновато поинтересовался Рудаков.

— У тебя есть уговор с военкомом Статкевичем действовать в пределах разумного, с учетом интересов завода. Сварщик работает в цехе.

— Прошу считать, Андрей Антонович, что подобный разговор был у нас в первый и последний раз, — твердо сказал Рудаков.

<p><strong>18</strong></p>

У себя в комнате Марина Храмова рыдала от обиды и возмущения. Да как же ей не возмущаться, если сегодня на пленуме секретарем горкома избрали Сосновскую. «За что? За какие заслуги? Кто она, эта Сосновская!» — кричала про себя Марина.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука