Всё, что имели...

Остановив машину и заперев на ключ дверцы, Леонтьев направился к Алевтине Григорьевне. Он привык видеть ее предупредительно-вежливой, никогда и ни на кого не повышающей голоса, но на этот раз Мартынюк встретила его с непонятной суровостью. Холодно пожав ему руку и кивнув на стул, она сердито спросила:

— Что у вас происходит с директором? Почему вы цапаетесь?

Леонтьев понял, что Кузьмин уже побывал здесь, успел поведать о тех стычках, которые иногда происходили между ними — директором и парторгом. Для него было странным и огорчительным то, что Кузьмин жаловался… Серьезных-то причин для этого, как думалось Леонтьеву, не было. Стараясь быть внешне спокойным, он начал:

— Во-первых, мы не «цапаемся», а во-вторых…

Она торопливо перебила:

— Не придирайтесь к словам, товарищ Леонтьев. Мы в горкоме уже забыли случаи, когда хозяйственный и партийные руководители не находили бы общего языка.

— Такой редкий случай, к сожалению, объявился, а значит, в нем следует разобраться и вам в горкоме, и нам в парткоме, — все так же спокойно продолжал он.

— Не сомневайтесь, горком разберется, у горкома хватит сил и прав, чтобы кое-кого поставить на свое место. Поразительно, — с досадой говорила она, — серьезные люди, а затевают никчемные баталии. Разве приятно узнавать об этом?

— Да, приятного мало, — признался он и тут же твердо возразил: — Не спешите называть принципиальные вещи «никчемными баталиями».

Ему припомнилось, как Маркитан сам напросился, чтобы на заседании парткома обсудили его редакторскую работу. После обсуждения главный инженер Рудаков с удивлением воскликнул: «Ну Маркитан! Подобно унтер-офицерской вдове сам же себя высек!» Он тогда спросил: «Ты считаешь Маркитана чудаком?» — «Молодчина, вот как я считаю. Есть в нашей грешной жизни превеликая штука — для пользы дела. Это я признаю. Ради этого не грех и на свою любимую мозоль наступить». Вспомнив и Маркитана, и разговор с Рудаковым, Леонтьев заявил:

— Уж если зашла речь о взаимоотношениях Кузьмина и Леонтьева, то Леонтьев убежден, что Кузьмин сидит не в своих санях.

— Даже вот как?

— Именно так.

— Это что же, убеждение одного парторга или всего заводского партийного комитета?

— Пока одного парторга. Своего убеждения он скрывать не станет и доложит о нем на ближайшем же заседании парткома.

— Странные и трудно объяснимые дела происходят, — огорченно продолжала она. — Не от вас ли я слышала, когда вы были начальником цеха, что ваш секретарь парткома Кузьмин — прекрасной души человек.

— Я и сейчас могу повторить свои слова, — откровенно ответил он.

— Что, быть может, директорский пост испортил Александра Степановича?

— Ну, нет, за ним такой хвори не замечается. Беда у него другая: не упрашивать должен директор, а требовать, приказывать в рамках, конечно, своих законных прав. Я вам, Алевтина Григорьевна, официально заявляю: надо подумать о замене Кузьмина, — решительно сказал он.

Алевтине Григорьевне был неприятен этот разговор. Привыкнув думать и считать, что, несмотря на страшнейшие трудности, завод мало-помалу вошел в рабочий ритм, она гордилась в душе своей каждодневной причастностью к жизни и труду оружейников. От нее требовали и требовали постоянного внимания к нуждам завода, и потому ей было известно, что происходило и происходит в цехах или заводоуправлении, в парткоме или завкоме.

Не имела она особых претензий к директору Кузьмину, который, по ее мнению, с головой ушел в заводские дела, постоянно жил только ими. Не вызвала тревоги его откровенная жалоба на то, что портится взаимоотношение между ним и парторгом. Она-то, бывая на заводе, не замечала этого, а то, что на заседаниях парткома попрекали дирекцию и директора, это было в порядке вещей (для восхваления на партком, как и на бюро горкома, товарищей не приглашают!).

За окном сгущались голубоватые сумерки. На оттаявших за день оконных стеклах едва обозначились выводимые морозцем причудливо-непонятные узоры. «Несуразная какая-то весна… Апрель скоро, а морозы по ночам крещенские. А может, здесь так всегда и бывает, все-таки не тульская земля», — подумалось Леонтьеву.

— Позвольте откланяться, Алевтина Григорьевна, — сказал он, решив, что его официальное заявление о замене Кузьмина более деятельным и принципиальным руководителем принято к сведению, а молчание секретаря горкома показалось ему согласием поддержать это заявление.

— Но мы не пришли с вами к общему знаменателю. Речь-то идет о судьбе человека.

— Я не понимаю вас, Алевтина Григорьевна, о чьей судьбе вы говорите, — пожал плечами Леонтьев. — Если имеется в виду Александр Степанович, то это не тот случай, когда требуется проявление человеческого участия. О судьбе Кузьмина позаботится наркомат, а наша забота — судьба завода.

— Что верно, то верно, — вполголоса подтвердила она и тут же погромче, даже с вызовом продолжила: — А представьте себе такую картину: кто-то, подобно вам, приходит ко мне и официально заявляет, что парторга Леонтьева посадили не в свои сани…