Всемуко Путенабо

– Мы старались не давать. Но в тот раз нам необходимо было встретиться, и Валерия сама предложила. Она узнала и дала мне телефон Алены – на нее Горский должен клюнуть сразу и безоговорочно. Я проявил все свое обаяние. Волосы рвал. Чуть головой о стенку не бился. В конце концов – уговорил.

– На что?

– А на что я мог уговорить? Понятно, на что. Просто помочь. То есть, занять Горского на пару-тройку часов. Сходить с ним в кино или на концерт. Не в сауну же.

– А Алена?

– Сказала, что исключительно ради нашей любви.

– Вот как? – улыбается Алекс.

– Простите. – Гаджиев становится серьезным до невозможности. – Шутки здесь неуместны. Вот Алена нас понимала, она знала, что такое настоящая любовь. И только поэтому согласилась.

– Значит, все же пошла? Почему же вы уверены, что между ними не…

– Вечером того дня она перезвонила мне и ругалась нехорошими словами. Сказала, что никогда больше. Горский даже людей не стеснялся. Понимаете, Владимир – перманентный гулена с неустранимым бесом в ребре. Ему все равно, где и как. Однозначно, рано или поздно из семьи он ушел бы. А у нас с Валерией все серьезно.

– То есть теперь, когда Горский исчез…

Расул Алигаджиевич делает останавливающий жест.

– Нет. Пока Валерия не решит, что пора, я не выйду из тени. Она дорожит своей репутацией.

Алекс не может не съехидничать:

– А как же любовь?

– В нашем возрасте необходимо уметь совмещать.

– То есть, имущество и фирма Горского, которые после исчезновения законного супруга останутся Валерии Даниловне, вас как бы совсем не интересуют? И к исчезновению Горского вы руку не прикладывали?

Гаджиев резко поднимается.

– Прощайте, молодой человек. Чем мог я помог, больше ничем не обязан.

– – – – – – -

Жуть. Вспухшие полосы. Сочащиеся кровавые резы. Немножко не в себе, не понимая, что с ней случилось, Кристина с ужасом глядит на результат своей работы. Когда била – не думала. Просто била. Мстила. Восстанавливала мировой порядок.

Справедливость. Уводить чужих мужей – несправедливо.

Ей сочувствуют. Но видя, что она сделала с бедной жертвой…

– – – – – – -

Элизабет не отводит микрокамеры от сцены.

Она знает несчастную. Это пропавшая с позавчерашнего дня несостоявшаяся невеста Матвеева. Получается, похищение – тоже дело рук Лиги. Какое насыщенное открытиями событие.

Участницы бала по одной выходят на сцену, берут хлыст и по нескольку раз прикладываются по вздергивающейся спине и разнесенному вдрызг мягкому месту разлучницы. Те, кто ищут приключений на свою неуемную середину, должны видеть, что приключения найдут их взаимно.

Комиссия следит, чтобы отметились все.

– Элизабет! Твоя очередь.

Она не хочет. Рисковой в других случаях, сейчас ей хочется утешать и исцелять. Она же – женщина. Хоть и с придурью. А кто не с придурью?

Идет. Надо.

Она заставляет себя взглянуть на жертву. Ладонь принимает рукоять предложенного хлыста. Страшный инструмент неожиданно удобно ложится в руку. Он похож на змею. Такой же черный, длинный и опасный. Не наступай на змею, и она не тронет. То же самое с хлыстом. Кусает только виновных.

Нерешительно подняв, Элизабет тихонько опускает инструмент возмездия на чужую кровоточащую кожу.

Белые маски выказывают неодобрение. От члена Лиги ждут большего. То, что происходит – не машинальное церемониальное соучастие, а эмоциональный акт, выражение солидарности со всеми обманутыми и брошенными.

Она бьет еще раз. Намеренно вытягивает вдоль нежного бока, где не успели отметиться остальные. Рука пугливо отдергивается…

…А глаза и уши с необъяснимым удовольствием видят и слышат результат. Жертва корчится. Стонет. Ее жертва. Уже не женщина, даже не человек, а боевой трофей. Пленница. Рабыня. Добыча.

Враг.

Элизабет вновь взмахивает вверенным орудием власти. В междуножьи возникает сладкий вяжущий зуд. Волны дрожи проходят мощным отливом по внутренней стороне бедер. «Что ты делаешь?!» – кричит одна часть сознания, непонимающая, дрожащая и сомневающаяся. «О-о, что ты делаешь!!!» – восклицает другая. Неизвестная. Властная. Только что родившаяся. Черт возьми, это какое-то наваждение. Сумасшествие, апофеоз победы демократии в казавшемся цельным разуме, полный плюрализм мнений раздираемого на фракции организма, который возжаждал всего и сразу: покоя и неистовства, боли и наслаждения, неподсудной власти и безответственного слепого подчинения…

Вот, оказывается, как это бывает.

Тело жертвы горит параллельными и поперечными ранами, голова заваливается набок.

– Стоп. – Спасительный обморок принимает в объятия истерзанную страдалицу, ведущая отбирает хлыст. – Наказание считаем состоявшимся. Можно быть уверенными, эта девушка никогда не повторит своей ошибки.

– Еще бы!.. Само собой!.. Пусть только попробует!..

Ведущая останавливает бурные выкрики:

– Прошу тишины. Следующий пункт программы – номинация «Самое яркое исполнение». Прошу всех пройти наверх, награждение состоится там.

– – – – – – -