Всемирный следопыт, 1930 № 03

«Вот стоит белый конь. У него лебединая шея, классическая лепка тела, точеные ноги и шерсть, напоминающая атлас. Конь не подходит к обстановке. Он — нездешний. На таких белокрупых и крутошеих конях въезжали древние победители в разгромленные города; такой белый дьявол мог бы быть вдохновителем кровавой распри между ковбоями дальнего запада; он подходил бы к конюшне разнеженного британскими милостями индийского раджи. И есть еще место этому коню: цирк.

Нечаянно я посмотрел на соседа. Он курил и едва заметно усмехался. Заметив мое разглядывание коня, ошеломил вопросом:

— Вы хотите спросить — почему он не в цирке?

Я ответил, немного смутившись:

— Да, я действительно думал, что такие кони встречаются в цирках чаще, чем в тайге.

Собеседник улыбнулся.

— Вы угадали. Это цирковая лошадь.

Потом сероглазый великан разговорился, и — клянусь советским заводом по выработке иода из морской капусты — я не раскаиваюсь в том, что вызвал незнакомца на разговор. Ибо я услышал историю белой лошади.

Я слушал эту повесть у костра с ненасытным любопытством. Но время делает свое. Теперь, спустя полгода, я не могу уже пересказать ее со всеми восхитительными интимными подробностями, во всеоружии волнующих интонаций, обвеянную колоритом тайги и дыма.

Я воспроизвожу ее по сухим и бледным записям в моей путевой книжке.

* * *

… В 1913 году в Россию приехал из Австро-Венгрии бродячий цирк. Директором его был потомственный циркач с итальянской фамилией: его отец, дед и прадед были циркачами. В живом инвентаре цирка числился бурый медвежонок, собака, которую маскировали миниатюрным слоном, ученый попугай. Аттракционом, спасающим цирк от голодовок, было представление с участием белой лошади Дженни, имитирующей человеческую мимику. Белая Дженни по знаку итальянца могла пугаться, гневаться, приходить в ярость. Ее выразительное лошадиное «лицо» смеялось, плакало, скучало с почти потрясающей иллюзией.

Огромные афиши несли славу Дженни, умеющий, по словам увлекающегося директора-итальянца, «играть Шекспира». Загримированный средневековым миннензингером, циркач перед выступлением Дженни пел на русском ломанном языке печальную балладу о том, как длиннобородый чародей превратил прекрасную девушку в белую лошадь и как смеется и плачет душа девушки, тоскующая о человеческом естестве.

Баллада и улыбка Дженни растрогали одного крупного сибирского лесо-промышленника. Полупьяный сосновый и пихтовый король заявил, что «одна лошадиная улыбка стоит сотни человеческих» и, с позволения директора цирка, подковал Дженни подковами из чистого серебра.

_{Дженни подковали серебряными подковами}

Подкованная серебром белая лошадь делала блестящую цирковую карьеру; предприимчивый итальянец продавал снимки Дженни, и неистовствовали пестрые афиши, где рассказывалось о серебряных подковах — даре сибирского купца.

Окрыленный успехом директор уже хлопотал о выезде за границу, когда грянула империалистическая война.

Годы войны цирк работал бесперебойно, переезжая из города в город. В 1917 году Дженни захворала. На лечение лошади директор не жалел ни денег, ни сил. Он даже не заметил, что в России произошли две революции, и весь мир дал трещину, — циркач ухаживал за Дженни, как мать ухаживает за больным ребенком.

Дела цирка во время продолжительной болезни Дженни сильно пошатнулись. Страна пылала в пожарах восстаний, потом гражданская война перекинулась в Сибирь, и заколыхались над тайгою зарева, заревели по-медвежьи снаряды и засвистали плети адмирала Колчака. Дженни выздоровела. Снова она смеялась и плакала на арене — пока городок, где стоял цирк, не попал под обстрел партизан. В суматохе осадного положения кто-то угнал красавицу-лошадь.

Горела тайга; пылали деревни; в березовых рощах росли братские бескрестные могилы; шли дни, тревожные и суматошные, и не многие заметили, что поседел итальянец, тоскуя о лошади. Кто-то сказал старому циркачу, что на его белой Дженни ускакал колчаковский офицер, отступая вместе со штабом.

Седой, с мешками под глазами, сгорбленный, без шапки, ходил циркач по штабам отступающих частей — жаловался, просил, умолял. На него смотрели недоуменно, как на человека с другой планеты. Потом город заняли партизаны, и вскоре заколыхались пики с красными флажками: в город вошел отряд регулярной Красной армии. Лихорадочно и феерично вспыхнули дни. Гремели речи с автомобилей, рылись окопы за городом; люди голодали и ликовали. Итальянец голодал вместе со всеми, но ликовать ему было не под силу. В слезящихся глазах старика стояла Дженни, и он бредил с жарким пафосом маниака:

«Она вернется. Белая Дженни вернется».

Снова на город надвинулись колчаковцы. Итальянец добровольно взялся за лопату и примкнул к людям, роющим окопы. Потом он помогал санитаркам в лазарете, стоял на часах, чистил картошку кашеварам, варившим постные щи молодой республики. На черной потертой бархатной блузе итальянца краснела звездочка — знак нового мира и ненависти к похитителям белой красавицы Дженни.