Всемирный следопыт, 1930 № 03

— Эй, старый шайтан, больше я для тебя зверя промышлять не буду. Смотри, не утащи чего из моего мешка, он остается тут. Завтра за ним зайду.

Повернулся и, уже отойдя несколько шагов, крикнул:

— А девка все-таки будет моя!

Это был задор ничего не боящейся молодости. Вызов был сделан, и Тумоуль его принял…

VII. Черное море.

В чуме наконец угомонились. Гольдырек первая шмыгнула в свой угол, отгороженный от ложа стариков оленьей шкурой. Вслед за ней улеглась старая Шепталек. Она долго бормотала проклятия, посылая их на голову дерзкого работника. Но вот замолчала, захрапев, и она. Кульбай спал в другом чуме, в котором в обычное время помещался Тумоуль. Огонь в очаге тускнел. Где-то в углу возилась лесная мышь.

Мукдыкан лежал с открытыми глазами, сон бежал от его глаз. Злоба улеглась, осталась только черная неутолимая ненависть. Такого случая, чтобы работник избил своего хозяина как паршивую собаку, еще в тайге не было, — по крайней мере он не слышал. И не просто хозяина, а шамана, второго после всесильного Тыманито! Больше того, он даже назвал его вором. «Смотри, не утащи из жадности чего из моего мешка», — эти слова как раскаленное железо жгли мозг. И откуда все это? Мухоморов что ли он объелся? Ну, что за беда, что Мукдыкан продал Гольдырек другому. — становищ в тайге много, — он дал бы Тумоулю двадцать оленей, а тот купил бы себе другую… Нет, не в этом дело. Тумоуль никогда бы не поднял на него руки, если бы тут не было люче. Голыш стал ему дерзить после того как сошелся с ними. Неизвестно, чего большевики добиваются, но они покровительствуют таким голякам, как Тумоуль. Говорят, что батракам, не имеющим своих чумов, они будут давать даром оленей, а вот ему, Мукдыкану, да и другим таким же богатым, как он, не хотят давать товаров даже за пушнину. Мукдыкан вспомнил, как обошлись с ним, когда он последний раз был на фактории.

Он хотел купить два мешка муки и несколько банок пороху. Но большевик, продававший эти товары, сказал:

— Нет, байе, ты богатый. У тебя еще от купцов осталась мука. Ее много, мы даем только бедным, у кого нет.

Мукдыкан даже не понял: как это так ему не хотят давать муки? Может быть белка у него плохая? Вынул лисицу, а русский опять:

— Не то, любезный, твои шкурки очень хороши, их добывал, вероятно, опытный охотник. А все-таки муки тебе мы не дадим, потому что у русских теперь совсем другая власть, она заботится больше о бедных.

— Ну, давай пороху тогда, — попросил Мукдыкан.

— И пороху не дадим: ты даешь его другим и берешь с них за него в три раза дороже…

Так и не дали. Правда, мука у него еще есть в лабазе, да и пороху найдется немало, но разве может кто запретить, чтобы у него было еще больше, раз для обмена есть пушнина, и она не хуже чем у других? Купец всегда давал ему товаров столько, сколько он хотел, даже когда их было мало, — другим отказывал, а ему давал.

И это все Тумоуль рассказывает большевикам о том, что есть у Мукдыкана.

Вот и теперь: он пошел туда, к люче. Расскажет им о том, что Мукдыкан продал дочь другому, а сам раньше обещал ее Тумоулю. Что ж, пожалуй и в самом деле украдет Гольды-рек, русские помогут, ведь они и на это смотрят совсем не так, как принято смотреть. Надо поторопиться отдать ее Кульбаю, пусть увозит поскорее в свой чум.

Эта мысль обеспокоила старика. Он поднялся и сел. В чуме было темно, очаг еле тлел. Шепталек громко храпела, пришлепывая губами. Спина у Мукдыкана заныла, стало мало воздуха. Надвинул на ноги торбасы, накинул на плечи кухлянку и двинулся из чума.

Ночная прохлада приятно освежила, сразу стало легче. Лунный свет заливал полянку, но за ее пределами стояла густая тьма. Вверху серебряным дождем пересыпались звезды. Завидев хозяина, собаки поднялись от потухшего костра и стали тереться о ноги, но, видя, что на них не обращают внимания, вернулись на прежнее место. Мукдыкан постоял, прислушиваясь к тишине, потом бесцельно прошел к лиственницам, к которым привязывали оленей. Темный предмет, висевший на одном из сучков, привлек его внимание. Это был мешок с имуществом работника. При виде его у старика внутри все закипело. Опять вспомнилось: «Не утащи из жадности чего-нибудь из моего мешка»… «Я вор? Нет, это ты пожалуй будешь вором…» В голове мелькнула новая мысль, и старик вдруг съежился, его обдало ледяной струей. Разве он не может свести с работником счеты так, что тот будет весь век помнить? Определенного решения еще не было, даже не хотелось, чтобы оно было, но что-то в нем твердило: «Могу… могу… сделаю… сделаю…»