Всемирный следопыт, 1928 № 12

За последние год-два на промыслах стало заметно тише: не слышно скрипа воротов и артельного человечьего гомона. По дороге рядом пройти — подумаешь, что закоченели стальные колена сверл и застыла в скважинах черная кровь, — так нелюдимо-тихо вокруг. И память обуревают жуть и запустение преодоленных лет…

Но не тишина смерти повисла над промыслами. Тридцатиметровые вышки доверху залиты нефтью, и коричневые потоки на тесовой обшивке жирны и свежи. По жилам труб в нефтяные амбары[40]) льются тугие темные струи, и золотая пена непрерывно вскипает на маслянистой поверхности. Если внимательно прислушаться, ухо уловит сосредоточенную дрожь и глухой гуд моторов.

И торжественность эта и тишина— не от гибели, а от растущего напряжения. Сталь заменила живые мускулы, машина встала на место человека: теперь она его первейший друг. И человек перестал кричать в трудовой натуге, а с ним не кряхтят и не визжат отслужившие рычаги и вороты. Вместо них под тесовые плащи вышек, вытесняя старый громыхающий скарб, заползли улитки электромоторов. В их ритмичном, упорно-деловом жужжании звучат неотвратимая сила и еще неведомые победы…

Гущин заглядывал и под вышки. Одна за другой с легкостью тросточек подносились и прилаживались двадцатипятиметровые трубы, навинчивались и уходили в глубину. Рабочие по-трое хлопотали около этих чудовищных щупальцев, опускаемых в земные недра. После обычного приветствия Гущин коротко спрашивал:

— Сколько?

И в ответ звучало такое же деловое:

— Шестьсот пятьдесят три[41]).

Или:

— Как штуцера[42])?

— Дерет!

Только жизнерадостный Амир, рабочий-перс, не мог удовлетвориться этими сухими словами. Потрясая концами грязно-малиновой повязки и сверкая влажной чернью глаз, он задорно остановил инженера:

— Га! Товарыш Гушин, весь берег отсосал — один гора остался! На гора полэзим?

_{Жизнерадостный Амир задорно остановил инженера: «Га Товарыш Гушин. На гора полэзим?»}

— А надо будет, Амир, — и на гору полезем, — в том же тоне ответил Гущин, радуясь бодрой пытливости молодого перса.

— И на святой гора полэзим? — Парень хотел начисто выяснить щекотливый вопрос.

— Для нас то свято, что необходимо, — был ответ.

— Га-га-га! — торжествующе пронеслось вслед инженеру. Амир скорее чутьем, чем из слов, уловил правду ответа и вызывающе посмотрел на угрюмых своих товарищей.

Гущин шел дальше, от вышки к вышке, сопоставляя различные данные, производя вычисления и мысленно проникая в подземные тайны. У некоторых буровых совсем не было людей, — тогда манометры и счетчики отвечали на вопросы инженера. Незаметно Гущин поднялся на скат горного отрога, на который взбирались крайние вышки. Перед ним до самого Каспия раскинулся фантастический город вышек, выступавших из земли подобно черным сталагмитам. Гигантскими присосками впились вышки в землю, отсасывая ее черную кровь…

Стоя на откосе, Гущин еще раз прикинул высоты, уклоны и направления. И каждый раз, когда он мысленно вел подземную струю, его голова поворачивалась вправо, и глаза упирались в небольшую скалу, одиноким горбом торчавшую на косогоре…

В этот день далеко за полночь сидел Гущин у себя в кабинете, склонясь вместе с помощником-изыскателем над геологической картой местности. На его гладко выбритом черепе вздрагивали синие жилки, — в зеленоватом полусвете от абажура казалось, что это открытый человеческий мозг трепещет под напором творческой мысли. Карандаш, нервно упираясь на точках, прыгал по бумаге. И цифры снова упрямо приводили к горе, словно она была сердцем, от которого шли кровеносные сосуды в долину. Несомненно, здесь был ключ, здесь ‘был главный перекат подземной нефтяной реки, разветвлявшейся ниже на отдельные струи. Ясно, что на этом месте и должны встать самые мощные насосы. Амир со своим рабочим чутьем был прав.

Гущин медленно поднял голову. Его глаза горели огнем решения, они быстро, как сверла, впились в помощника. После небольшой паузы он коротко заключил:.

— Взорвать! — и карандашом крестообразно перечеркнул на карте то место, где была отмечена гора «святой» Биби-Эйбат…

II. Борьба с горой.　

Недель пять продолжались приготовления. Перенесли в другое место две-три сакли, лепившиеся у подножия горы. Рассчитали и подготовили место для обвала ниже по скату, устроили сигнализацию. Вызванный подрывной отряд долго возился с кремнистой породой горы, закладывая в нее удвоенные патроны.

Гущин все это время находился в большом возбуждении; не то, чтобы он сомневался в своих расчетах; нет, наука и его опыт исключали всякую возможность ошибки. Это скорее было беспокойство человека, которому люди выдали безоговорочно аванс доверия, — и потому даже тысячная доля вероятия не оправдать его взвинчивала Гущину нервы. Но внешне он почти не изменился: так же упористо, лбом вперед, держал он голову, и жест его, как всегда, был медлительный, мужичий, унаследованный от предков. Только на челюстях выступили по два желвака с каждой стороны: челюсти были железно сжаты, да в глазах горел глубокий огонь…