Всей землей володеть

— Отче, воевода Иван... пал, — пробормотал, горестно супясь, Владимир, когда они со Всеволодом отъехали от места жаркой схватки и укрылись за холмами. Комонные гридни с копьями окружили их плотным кольцом.

— Что?! Иван?! — В глазах Всеволода мелькнули боль, обида, горечь, но тотчас она отхлынули и сменились яростью. — Вот что, сын! Я этой смерти не прощу! Клянусь тебе, не прощу! Ни Олегу, ни... Прочим! На краю света найду!

Он хотел добавить «ни Изяславу», но вовремя спохватился и смолчал. Снова, в который раз прокрался к нему в душу злобный чужой голос: «Не вспугни, князь, свою удачу. Найди Изяслава, и тогда...»

Всеволод вздрогнул.

Он отослал сына к войску, отпустил гридней, а сам, сказав, что поедет следом, круто свернул в сторону леса.

Знал: Изяслав где-то здесь, рядом, прячется меж холмами со своими гриднями.

В груди бешено стучало сердце.

«Всеволод! Князь Хольти! Остановись! Что ты замыслил?! Это безумие! Ты погубишь свою душу! Уподобишься Окаянному Святополку, сгубившему братьев своих!» — обращался он сам к себе, но внутренний голос — холодный, невозмутимый — возражая: «Окаянный вершил дела свои корысти ради, за то и нет ему прощения. А вот князь Владимир, Креститель Руси, когда убить велел брата своего Ярополка — разве о себе он думал, о корысти, о власти?! Нет — о Руси, о державе. Вот и ты также, не ради себя — ради державы на грех идёшь. Да какой там грех, не грех это вовсе, по — необходимость! А за это Бог прощает. Тут главное, не как делать и что делать, а для чего!!! Пойми и успокойся, князь».

И Всеволод вдруг успокоился, исчез предательский, сковывавший его волю страх, прошла дрожь в членах, твёрдой рукой ухватился он за эфес сабли.

Перескочив сходу через реку, он увидел наконец впереди шатёр Изяслава.

«Вот он где хоронится! Но ведь гридни рядом?! Как же мне быть?!»

«Ничего, ничего, Всеволод. Всё у тебя получится, — вселял в него уверенность внутренний голос. — Сойди с коня, таись меж кустов, ползи осторожно вверх по склону».

Изяслав, в сверкающей золочёной броне, в остроконечном шишаке на голове, стоял на вершине кургана. Закрывая глаза ладонью от солнца, он смотрел на хорошо видное отсюда поле сражения. Пот градом катился по его лицу, и великий князь, тяжело дыша, поминутно вытирал платком чело.

— Эй! — окликнул он гридней. — Одолевают наши! Скачите наперёд! Я следом!

Всеволод прижался к земле. Затаив дыхание, он смотрел, как гридни Изяслава седлают коней и один за другим скрываются за холмом. Один, два... пять... десять.

Изяславу подают скакуна, он отстраняет рукой конюха, тот спешит куда-то вниз. Вот, вот он, миг! Не упустить бы!

Хищно извернувшись, Всеволод молнией метнулся наверх, с обнажённой саблей вынесся на вершину холма, наметил место, куда бить, и с яростью и силой вонзил саблю Изяславу в спину. Никогда в самой жаркой смертельной сече не ударял он с такой страстью, с таким диким остервенением!

Беспомощно взмахнув руками, Изяслав повалился ничком на истоптанную конями землю, в предсмертной агонии сжал десницей пучок сухой травы и вырвал его из земли с корнем.

Он ещё смог, к ужасу Всеволода, перевернуться на спину, что-то простонал и, дёрнувшись в последний раз, неподвижно застыл, устремив ничего не видящие мёртвые, пустые глаза вверх, в ясное лазоревое небо.

Силы оставили Всеволода. Он стоял над телом брата и в страхе смотрел, как медленно стекает ручейком вниз по склону алая струйка крови.

И вдруг... глухой раскатистый удар грома пронёсся над холмами! Всеволод, вскрикнув, опрометью бросился вниз, упал, споткнувшись о кочку, неловко растянулся у берега Канины, угодив в самую грязь, в вонючую болотную жижу. Отряхиваясь, вытирая руки о траву, он злобно выругался. И снова гром прогремел над его головой.

Всеволод рухнул на колени, воздел к небесам длани и, задыхаясь, с трудом выдавил из себя шёпотом:

— Господи, прости, прости меня! Бес попутал! Грех сотворил! Каину уподобился!

Он с удивлением смотрел ввысь. На небе не было ни облачка, светило солнце. Откуда же гром?!

«Наверное, почудилось. Но ведь я ясно, ясно слышал! О, Господи! Прости и сохрани!»

Содрогаясь от страха, Всеволод закрыл лицо руками и разрыдался.

Мало-помалу успокоившись и вытерев слёзы, он подошёл к воде и со вниманием всмотрелся в своё отражение.

Длинная узкая борода, всклокоченные, чуть вьющиеся волосы, морщины на лице. Сорок восемь лет! Долгим же и тернистым выдался путь к вышней власти. Но покойный Ярослав был прав: он, Всеволод, будет князем в Киеве, займёт золотой вожделенный стол! И как-то вдруг только что содеянное и испытанное стало казаться ему мелочью, глупостью, чепухой, он представлял себя на великом столе в Киевских палатах, в окружении бояр и иноземных послов, и уже подумалось: «А как же иначе? Кому, как не мне, сидеть там? Кому, как не мне, властвовать? Кто, если не я, установит на земле Русской мир, покой и порядок?»