Всей землей володеть

В теремах княгини с малыми чадами ждали известий от своих мужей, сыновей, племянников. Занимались вышиванием воздухов для собора Софии, но работа не шла, они сидели насторожённые, ловили каждый звук за окнами, прислушивались — не раздастся ли стук копыт по пыльному Боричеву увозу, не бирич ли проскачет по Горе с важной вестью? Но нет, напряжённое, до звона в ушах, тяжёлое безмолвие окружало их, волей-неволей они крепче прижимались друг к дружке, старались отвлечься, играли с детьми, вели негромкие разговоры.

Шуршали парча и аксамит. Становилось холодно, княгини кутались в кожуха и бродили по дорожкам осеннего сада, собирая в букеты жёлтые и красные опадающие листья.

Вокруг каждой княгини — сенные боярыни, дворня, челядинки, мамки с чадами, целый сонм разноязыких прислужников и прислужниц — и все неслышно скользят по доскам и каменным плитам пола, стараются говорить шёпотом, кланяются ниже обычного. Тягостным, рвущим душу было это полное тревоги ожидание.

Старшие княгини, Гертруда и Анна, держались вместе, вдвоём, они вспоминали давнее своё сидение в этих хоромах в плену у князя Всеслава, шептались между собой в углах горницы, натянуто, через силу смеялись.

— Помнишь, Анна, в возке, в соломе прятались? А как сидели в светлице, ждали? Вот и сейчас сидим. Рядом, вместе, — говорила Гертруда.

Она встала, прошлась по горнице, подошла к слюдяному окну.

— Зябко во дворе, — пожаловалась жена Ярополка, белокурая красавица Кунигунда-Ирина. — Скоро будет совсем холодно. Снег. Ветер. Русская зима.

— Скоро. Но мы уже будем знать тогда... всё знать — о мужьях, о детях, — раздумчиво промолвила Гертруда.

Она закашлялась, горестно вздохнула. Подошла к серебряному зеркалу, уныло всмотрелась, покачала головой в цветастом убрусе.

— Да, стара стала. И пора. Внуки пошли. Дочь, Евдокия, уже на выданьи. Была кобылка — изъездилась.

— Да где же ты стара?! — умело изобразила на холёном лице удивление Ирина. — Красивей и моложе всех нас выглядишь.

Гертруда довольно заулыбалась. Ей нравилась лесть и нравилась белокурая двадцатилетняя сноха, во всём покорная, тихая, неприметная. И Ярополка, кажется, она любит.

— Нет, Иринушка! — Гертруда снова вздохнула. — Лет прожитых не вернуть. А было — и на коне скакала. На ловы, на рать даже как-то ходила. И сколько доблестных мужей жизни за меня положить были готовы! Улыбку ловили, как счастье. Не то что теперь — выросли племяннички, злодеи!

Она внезапно разгневалась, младшие княгини наперебой принялись её успокаивать. Об Олеге и Борисе они старались в своих разговорах не упоминать — это была по немому соглашению запретная, неприятная для всех тема.

— Гида, что у тебя за платье? — спросила жена Святополка, Лута, дотрагиваясь и ощупывая тёмно-синий мягкий шёлк. — И какая расцветка! Багряные цветы, диковинные звери!

— Серский шёлк, — ответила с улыбкой Гида. — Привезли ромейские купцы. Владимир подарил на именины.

— Любит он тебя, — усмехнулась, поглаживая подбородок, Гертруда. — Счастливая, Гидушка. Мне бы такое. Так нет, куда там. Не думает обо мне князь Изяслав. Иной раз вопрошаю сама себя: а помнит ли он, что есть я на белом свете?

— Мой муж, князь Всеволод, тоже редкий гость в бабинце, — стала жаловаться княгиня Анна. — Ни меня, ни детей совсем не замечает. Как чужие живём.

— Вот так. — Гертруда сочувственно закивала головой. — Так, Гидушка. Вот вы с Владимиром молоды. А молодость прекрасна. Но невечна она, и невечна любовь на этом свете. Быстро сгорают страсти. И поверь, Гидушка, настанет час, охладеет к тебе Владимир. Будет коситься на молодых, на здоровых. Здесь, на Руси, красивых жён — сотни.

Может быть, — печально отозвалась Гида. — Но... я не верю. Нет... Владимир не такой.

— Дурочка ты! — презрительно хмыкнула Гертруда. — В любви, моя милая, не бывает постоянства.

— Напрасно говоришь ты так. — Гида, краснея от смущения, сама не зная зачем, заспорила с ней. — Наверное, ты... не читаешь книг о любви. А ты бы прочла. Ну, хотя бы «Тристана и Изольду». Или послушай песни гусляров.

— Ах, «Тристан и Изольда»! Я умывалась слезами, когда читала! — воскликнула Лута. — А мой муж плевался, он назвал эту повесть сказочкой для дурачков! Сам он дурачок!

Лута презрительно фыркнула.

— Он такой, наш Святополк! — рассмеялась Гертруда. — Одно золото и серебро на уме.

...Был послеобеденный час, в окна задувал холодный северный ветер, княгини прошли в детские светёлки, осведомились о здоровье своих чад. Здесь, слава Христу, было покуда благополучно. Двухлетний Мстислав и годовалый Изяслав, сыновья Владимира, возились на пушистом ковре с деревянными игрушками, рядом с ними сидел сын Ирины, маленький Ярослав, и с любопытством наблюдал за игрой. Дети Анны — восьмилетний Ростислав и семилетняя Евпраксия — по указанию строгого монаха-учителя выводили писалами на бересте буквицы. Дочь Гертруды, Евдокия, девочка-подросток лет одиннадцати, очень похожая на свою мать, такая же светленькая, с остреньким носиком и серыми лукавыми глазками, крутилась перед зеркалом. Гертруда сердито цыкнула на неё, схватила за руку и увела с собой.