Всей землей володеть

Владимир, сцепив руки, сидел, затаив дыхание. Он был уже готов согласиться с боярами, но отцова мысль, казалось, ударила молнией в крытый скатертью стол. Как же они не додумались?! Прав, прав отец! Надо уметь заранее предугадывать возможную опасность, надо сопоставлять, просчитывать. Он, Владимир, этого пока не умеет. И не только он — ни Чудину, ни Яну, ни Ратибору не пришла в голову такая простая и умная мысль. В эти мгновения Владимир понял: вот в чём князь должен превосходить боярина! Не только в правах своих, но допрежь всего — в державной мудрости, в умении смотреть на вещи и дела шире, глубже, дальше. Иначе не князем будешь — подручным у этих вот разряжённых в шелка и аксамит богатеев. И земля Русская тогда претерпевать будет великие несчастья и бедствия...

Изяслав растерянно осмотрелся, насупился, исподлобья взглянул на примолкшего брата.

Всеволод, улыбнувшись, сказал:

— Брат, княже великий! С Глебом — дело неспешное. Послать людей надо в Новгород, выяснить, как там и что. Вот тогда и решим, что делать.

И снова согласно загудели, закивали бояре.

— Теперь об Олеге, — продолжил Всеволод. — Как с ним быть?

Он обвёл взором оживившихся бояр.

— Князя Ольга свёл я со Владимира-на-Волыни! — строго изрёк Изяслав. — Посадил его в поруб!

Опять тяжёлая тишина воцарилась в палате.

«Оно, верно, и правда, — рассуждали, мрачнея, бояре. — Но куда ж такое годится — в поруб? Вон Всеслава Полоцкого посадили тогда, а чем кончилось? Бунтом, встанью!»

Иная мысль будоражила ум князя Хольти. Помнил он, конечно, давешний разговор с Гидой, но волновало его другое.

«Нельзя оставлять Олега у Изяслава в руках. Придёт время, и простит брат крамольника по своему мягкосердию. Тут и Олеговы доброхоты постараются, все уши ему прожужжат. И получится тогда так, что оба они, Изяслав и Олег, против меня будут. Тогда не удержать мне ни Чернигова, ни Переяславля».

Всеволод решительно оборвал молчание.

— Дозволь, княже великий, иное тебе присоветовать. — Он на мгновение замолк, словно собираясь с мыслями, и затем чётко, медленно, ровным голосом проговорил: — Что Олега с Волыни свёл, это ты верно сделал. Но лучше передай его мне. Пусть живёт пока в Чернигове праздно. Пойми, брат. У Олега много на Руси друзей, доброхотов, сторонников. Посадишь его в поруб — озлобишь Глеба. И не только его. Найдутся такие, кто вспомнит Всеславово полонение, скажет: за старое взялся князь Изяслав. Снова встань пойдёт, а тут и поганые рядом, тут и Всеслав. Обожди, княже великий. Пусть поживёт Олег в Чернигове. Я за ним там присмотрю. А пройдёт лето-другое, дадим ему какой захудалый стол. Муром или Рязань.

Слова Всеволода разрядили напряжение в палате. Заулыбался Изяслав, зашептались бояре, расцепил сжатые в волнении пальцы Владимир. Совет был окончен, решение было принято.

...В ту же ночь князя Олега вывели из поруба, сбили с рук и ног цепи и под охраной отряда Всеволодовых отроков повезли в Чернигов.

Глава 91 «ОН ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ!»

Лето стояло над Русью, жаркое марево обволакивало города и веси, на поля пришла пора жатвы. Мир и тишина, казалось, наступили; кончилось, ушло в небытие гибельное поветрие усобиц; затянулись раны, нанесённые Руси былыми крамолами, войнами, мятежами; жизнь текла обычным неспешным распорядком.

Но знали, а если не знали, то догадывались многие — до крепкого долгого мира ещё далеко.

Урожай в это лето обещал быть добрым. Объездив волости и посмотрев на поля, боярин Яровит возвратился в Чернигов довольный. Легко спрыгнув с седла у крыльца своего черниговского дома, он с улыбкой поднялся по крутой лестнице.

— Эй, дядя! — окликнул его из верхнего жила Талец, — До тя тамо боярин новогородский. В горнице сожидает.

Яровита охватила тревога. Вмиг мелким, незначительным стало казаться только что виденное — поля с налившимися спелостью колосьями, мужики в посконных рубахах, солнце. Чуял он — нечто гораздо более важное ждёт его в горнице. А ещё понимал — хрупок мир, и радость созидания, радость мирной пашни, радость собранного обильного урожая истает с первым же половецким набегом, с первой княжеской сколотой.

...Навстречу ему поднялся Славята. Лукавый огонёк светился в белесых глазах новгородца, кривая ухмылка бежала по устам. Улыбался Славята, но от Яровита не укрылось — волнуется молодой боярин, напряжён он, как струна, боится, как стрелок из лука, невзначай промахнуться.

— В обчем, тако, боярин Яровит. Собирались мы, мужи новогородчи, тайком в доме у Дмитра Завидица. Порешили тако: Глебу в Новом Городе князем боле не быть. Помнишь толковню нашу? Дак вот: озверел вовсе князь Глеб. Идёт супротив господы новогорочкой, байт: моя се земля, а вы — слуги мои. На меха, на пушнину, на воск, на мёд, на сребро — на всё лапу хищную наложил. Веце и слухать не стал. Всюду цудинов своих, псов, понаставил. И тиуны у его — яко звери лютые, за всем следят, всё подмецают, ницего не дают укрыть. В обчем тако: порешили мы князю Изяславу целом бита. Дал бы нам сына свово. А Глеба сгоним.

— Кто из бояр сторону Глеба держит? — спросил Яровит.