Всей землей володеть

...С каждым днём, с каждым часом Всеволод всё более мрачнел и сутулился, втягивая голову в плечи. Перед тяжёлым выбором стоял князь Хольти, и никак он не мог найти правильный путь к спасению. Послал гонцов к Олегу и Глебу, получил в ответ их грамоты, сидел в палате, хмурил высокое чело, думал, кусал от негодования губы, молчал. Наконец, он вызвал из Чернигова сына.

Они сели друг против друга в том самом покое, где когда-то совсем юный, робкий Владимир выслушивал речи старших. Всеволод ровным, тихим голосом говорил:

— Рать у Болеслава сильна. Наша же дружина измотана походами и не так велика числом. Думал я, Святославичи помогут, да, видно, застил им разум дьявол. Вот, Влада, посмотри, что они пишут. Вот Олегова грамота. — Всеволод с хрустом развернул свиток и начал читать: — «Не дам те ратных, стрый. Самому надобны. Дашь Чернигов — тогда помогу». Торговаться вздумал, петух!

Князь Хольти с презрением сплюнул.

— Ну и лиходей! — процедил сквозь зубы возмущённый до глубины души Владимир. — Но может, в самом деле, уступить ему Чернигов? Я обратно в Смоленск отъеду. Ведь по ряду Ярославову их, Святославичей, черёд Черниговом володеть. Они по лествице родовой меня старше.

— Ты глупости не болтай! — одёрнул его Всеволод. — Нет, не бывать такому! И не вспоминай больше про лествицу, сын. Нельзя этим злодеям и дуракам ни в чём уступать! Иначе сам в дураки и злодеи попадёшь! Ну да и чёрт с ним, с Олегом! Себе хуже сделает, не нам. Глеб — тот опасней. Вон что писать осмелился: «Ты, стрый, мне отныне не господин. Новый Город издревле вольным градом был, таков он и поныне. Боле дани те не пришлю. И речи соромные бояр твоих терпеть не стану. Тому, коего ты прислал, остриг я бороду и повелел убираться восвояси. Тако и впредь будет. Ты сам по себе, а я сам по себе. На том слово моё крепко. Глеб».

Вот каков он, сын! Коромольник! Русь делить задумал! Этак окреп неприметно в дальнем углу, теперь уверен в себе, вот и шлёт, не боясь, мерзкие свои грамотицы! Но ничего! Проучу я его. Клянусь, сын, ни за что не прощу предательства его, и грамотку эту. — Он потряс свитком. — До конца дней своих не забуду!

Лицо Всеволода посерело от злости. Владимир даже испугался: никогда ещё не видел он своего отца вот таким: разъярённым, ненавидящим, исполненным почти что бешенства.

Но князь Хольти быстро успокоился, чело его разгладилось, на устах проступила усмешка.

— Многие в Новгороде недовольны Глебом, много власти взял он. Но есть и такие, которые держат его сторону, добиваются от него легот, волостей, должностей. Недовольных мы в друзей обратим, иных прижмём, что и слова против сказать не посмеют. Дай только срок.

Владимир взял в руки грамоты. Он долго и пристально всматривался в скупые, небрежно написанные строчки. Даже не верилось, что люди, которых он знал с детства, способны с такой лёгкостью, не понимая пагубности своих слов, отмежеваться от общего дела и раздробить Русскую землю на ничтожные княжества. Вдруг вспомнился Владимиру давний уже вечер на дворе Святослава в Чернигове и красавица Роксана, её завораживающие, серые с голубизной глаза, чуть удивлённо сдвинутые брови, точёный носик, полураскрытый розовый рот с припухлыми губами — черты лица, которое он начал уже было забывать.

«Верно, и она тож, как Глеб, мыслит. Аль не ведает по неразумию своему, что творит», — с тоской подумал Владимир.

Подняв голову, он предложил:

— Может, отче, напишем Глебу. Вразумим его?

— Нет, сыне. С Глебом после разберёмся. Тоже, невелика птица. Да и толку от письма никакого не будет.

— Что ж тогда? — спросил, разведя руками, Владимир. — Станем одни с ляхами биться? Али Ольгу всё ж уступим?

— Нет, Влада! — Всеволод вдруг перешёл на шёпот. — Олега в Чернигов пускать — что козла в огород. Посадишь его в Чернигове, он и на Киев зариться начнёт. И Глеб с ним заодно. Миром с такими лиходеями не поладить. Гордыни непомерной полны они. Сделаем мы иначе. Думаю... — Он на мгновение замолк, словно собираясь с духом, и решительно выпалил: — Мириться с Изяславом и с ляхами!

— Как мириться?! — изумлённо вскинул голову Владимир. — Да ведь Изяслав Киев себе потребует!

— Ничего. Пусть забирает Киев. Придётся уступить ему. Иного здесь не вижу. Ты в Смоленск отъедешь, я в Чернигов вернусь. Пойми, сыне: лучше на время отказаться от великого стола, нежели лечь в сыру землю. Да и к чему зря проливать кровь? Всегда был я против ненужной брани. Вспомни Немигу, Ршу, полонение Всеслава. Повторю тебе свои же слова, сказанные тогда: «если возможно, избегай кровопролития». Бог не простит нам и лишней капли. Собирай дружину, сын, поедем на Волынь. Постараюсь я уломать Изяслава.

Владимир в задумчивости опустил голову. Неожиданный поворот принимали события. Значит, отец согласен на жертву, на отступление? Но, может, есть иной, лучший выход? Нет, отец всё продумал, он знает, как поступить. Он мудр, дальновиден, он всё сделает, как замыслил.

— Да, отче. Прав ты, — промолвил он, отметая прочь сомнения.