Всей землей володеть

Уже сгущались вечерние сумерки, когда увидел впереди Талец палатки-вежи и костры около них. С трудом различил полковую хоругвь с архистратигом Михаилом, улыбнулся, перекрестился, восславил Господа:

— Слава Богу! Свои. Добрался-таки.

Встреченный воинами из сторожи, молодец тяжело сполз с седла, выпил хмельного мёду и велел немедля привести его в шатёр к Владимиру.

Вынырнул из сумеречной мглы радостный, довольный друг Бусыга, распахнул ему объятия, прокричал:

— Талька! Здорово! Вот уж кого не ждали!

Перед глазами Тальца всё плыло, как в тумане — войлочные стены вежи, кошмы, пламя костра, лицо князя Владимира — насторожённое, твёрдое.

Он слово в слово передал Всеволодов наказ. Князь Владимир не изменился в лице, будто давно ждал такой вести и знал наперёд, что так оно и случится, сказал только:

— Хорошо, добр молодец. Речь твою выслушал, отцовы слова запомнил. Ведаю, как теперича быти.

Талец вышел, пошатываясь, из княжеской вежи; не торопясь, медленно побрёл в темноте по лагерю, меж костров, выискивая Бусыгу. Вдруг чья-то тёмная тень метнулась от одного из шатров, кто-то огромный, могучий, как медведь, повис у него на плечах, повалил в снег, перевернул на спину.

Талец узнал богатыря Ратшу.

— Эй ты! — грубо пробасил Ратша. — А ну сказывай, по какому такому делу у Мономаха был?! Что за весть передавал ему?! Ну, сказывай, не то морду набью — мало не покажется! Что ентот крючкотвор Всеволод тамо передаёт?! Ну, живо, живо!

Огромный обтянутый рукавицей кулак возник у лица Тальца.

«Вот напасть! Ничего не скажу!» — Талец попытался освободиться, но, стойно груда железа, придавил его Ратша.

— Эй, други! — крикнул Ратша двоим отрокам. — В вежу его волоките! Тамо он у мя вборзе заговорит!

Он хлопнул рукавицами и злобно расхохотался.

В веже Тальца били, Ратша кричал, срывая голос, вне себя от бешенства:

— Говори! Говори!

Талец молчал. Позвать на помощь было ему некого — как на грех, все Владимировы люди оказались далеко.

Спасение пришло нежданно. Явился, отбросив войлочный полог вежи, молодой светлобородый боярин. Прищурившись, выслушал Ратшу, сплюнул досадливо и, покрутив пальцем у виска, сказал:

— Ты, Ратша, цумной, що ль? Ну-ка, немедля отпусти гонча. Не ко времени нам со князем Владимиром ссориться. И молците! Князю Глебу не удумайте него про енто дело сболтнуть! Осерцает князь. Извини уж, добр молодечь. — Он взял за локоть и вывел Тальца из вежи. — И запомни на всяк слуцай. — Боярин перешёл на шёпот. — Выруцил тебя Славята, быль новогорочкой. Еже цего, не забудь князю свому обо мне шепнуть. В накладе не останесся.

Он лукаво подмигнул растерянному, ничего ещё не понимающему Тальцу и тихо рассмеялся.

...Утром, когда князь Глеб, привычно расправив плечи, вышел из своей вежи, ослепил его внезапно блеск ощетиненных копий. Глеб осоловело огляделся. Всюду были Мономаховы туровцы и переяславцы, своих он не видел.

Подъехал к недоумённому Глебу на гнедом жеребце князь Владимир. Строго и смело смотря ему прямо в глаза, объявил громко, так, чтобы все слышали:

— Отец твой, а мой дядя, князь Святослав, умер в Киеве месяца децемврия в двадцать седьмой день. Скорблю вместе с тобою, брат. Ныне по старшинству быть великим князем моему отцу, князю Всеволоду. И велел сказать князь великий Всеволод, чтоб не ходили мы на Корсунь, но возвращались на Русь. Ты, брате, иди в Новгород, мне же путь в Чернигов.

Помолчав немного, Мономах уже тише добавил:

— И не противься, брат. Себе токмо хуже содеешь.

Глеб, хмуро озираясь и багровея от гнева, ринул обратно в вежу. Выхватив из ножен меч, он взревел, как раненый тур.

Не об отце умершем в этот миг думалось ему, не о братьях родных, а о том, что власть и сила ускользают из его рук. И Переяславля, куда отец мыслил перевести его из Новгорода, не видать теперь Глебу, как своих ушей.

— Будь ты проклят! — прорычал Глеб, в ярости бросая меч и грозя кулаком в сторону входа, туда, где стоял только что ставший для него теперь лютым врагом двоюродный брат, князь Владимир Мономах.

Глава 86 ТРЕВОГИ И СОМНЕНИЯ

Порою кажется, что время сглаживает былое ожесточение, окрашивает сочными, свежими красками серые будни, расцвечивает жизнь всё новыми и новыми гранями, устраняет препятствия, превращает в тлен и делает смешными и ненужными вчерашние ссоры и свары. Но так только кажется.

...Вот вроде совсем недавно уселся Всеволод на «златой стол» в Киеве, а будто давно уже сидит здесь, в отцовых палатах, в сумрачной тишине читает грамоты, разбирает судебные тяжбы, выслушивает доклады тиунов.

Ввергла князя жизнь в свой нескончаемый бурлящий водоворот, разноличные мелкие дела и заботы обрушились ему на голову, подобно бешеному низвергающемуся откуда-то сверху могучему потоку.

С Глебом и прочими Святославичами на первых порах как будто уладилось миром — тихо сидели князья в своих волостях: Олег — во Владимире-Волынском, Глеб — в Новгороде, Роман — в приморской Тмутаракани. Не было известий и об Оде. Кажется, благополучно добралась она с маленьким сыном до родного своего Штадена.