Всей землей володеть

— Ты же ведаешь, святой отец, чем вызвано было вокняжение покойного в Киеве, — ответил Всеволод, потупив очи и крестясь. — Вспомни, ведь и тебе немало бед причинил князь Изяслав. Свёл с кафедры митрополитовой, постриг в монахи, изгнал в Тмутаракань. Теперь же ты игумен, и всё стараниями покойного.

— Не о своей участи толкую, — решительно качнув головой, возразил ему Никон, — но о том, что пошёл Святослав Ярославич супротив воли родителя. За то и наказуем он Господом. Рази ж мочно было деять тако?

Всеволод поднял голову и пристально взглянул на твёрдое, упрямое лицо игумена с сухими, впалыми, испещрёнными морщинами ланитами.

«Не к чему мне ссориться с Божьими людьми, — подумалось ему. — К тому же и митрополит держит сторону Никона, и бояре многие. Оттого он и смел».

— Ладно, пусть так и будет. Похороним Святослава в соборе Спаса в Чернигове, где был он князем, — со вздохом промолвил он.

Никон отозвал Всеволода в соседний покой и зашептал ему на ухо:

— Нынче же надоть везти покойного в Чернигов. Тамо, в соборе Спаса, и отпевать будем.

— Ну, так. Только жаль, сам я не смогу на похороны поехать. Дел невпроворот. Княжение киевское принимаю, — покачал головой Всеволод.

Он всем своим видом показывал скорбь и сожаление.

— Неправедно речёшь! — строго одёрнул его, как хлыстом ударил, Никон. — Брата старейшего своего, Изяслава, забыл ты, княже! А он-то ить всё помнит.

Игумен сокрушённо всплеснул руками.

— Где теперь Изяслав? — Лицо Всеволода исказила кривая ухмылка. — А я вот здесь, в Киеве, и разумею: не может земля Русская жить без головы. Если бы стоял сейчас рядом с нами Изяслав, то я уступил бы ему Киев. Но его нет. И кому, как не мне, нести отныне на раменах[296] своих бремя власти.

Он впился глазами в густую седую бороду игумена. Никон вроде согласно закивал и произнёс, едва скрывая негодование:

— А вертихвостка Ода с малым чадом съехала давеча. В немцы бежала, супостатка. Боится она тя. Ох, страсть как испужалась, когда Святослав слёг. Ценностей возы позабирала, а на мужа умирающего и не глянула вовсе, нечестивица!

Всеволод снова скривил губы в усмешке.

— Пусть бежит себе, святой отец. Не стоит о ней и вспоминать. Кто она теперь? Все они, бабы, такие. Испугалась, говоришь? И не глянула? Ишь, подлюка!

В скорбном молчании отроки вынесли гроб с телом почившего князя через разобранную крышу терема и осторожно опустили его на сани, запряжённые волами.

Всеволод приложился устами к челу умершего, осенил себя крестом и, отойдя на обочину дороги, долгим и пристальным взглядом провожал возок с гробом. Вот так и его когда-нибудь. Ну, нет! Уж он постарается, чтоб схоронили его здесь, в Софии, рядом с отцом. Пусть и после смерти люди почитают князя Всеволода.

На звоннице Софийского собора ударил колокол. Мерные, наполненные печалью переливающиеся звуки словно облагораживали душу, очищали её от тяжкого бремени грехов. И сам мир вокруг Всеволода вдруг стал казаться ему чище и добрей. Прекратился снегопад, из-за туч выглянуло солнце и осветило князя яркими своими лучами.

«Сколь прекрасна всё-таки жизнь!» — Всеволод впервые за многие дни улыбнулся без каких-либо задних мыслей, глядя наверх, туда, где над крышами домов пробил себе дорогу солнечный луч. Вот оно, счастье, созерцать эту красоту и не думать ни о чём, словно ничего более в мире не существует.

Но тотчас же сошла с уст князя улыбка. Вспомнилась ему давешняя встреча с лекарем Якобом. Всеволод вздрогнул, подумалось с внезапным ужасом: ведь это он, он помог Якобу погубить Святослава, он подослал его в Киев, распустив слухи о чудесном врачевателе!

Ну и что? Или он ради себя, ради своего величия творил неподобное? А что сделал Святослав за годы своего княжения в Киеве?! А что хотел? Ясно что — мыслил его, Всеволода, князя Хольти, отодвинуть в сторону от златого отчего стола, а то и вовсе лишить земель. Волчьи нравы, волчий закон — или ты другому перегрызёшь глотку, или он, этот другой — тебе. Так устроена жизнь, и не ему, Всеволоду, её переделывать. Он думает о власти? Да, думает — но и о благе и о покое своей державы, Русской земли, думает. А мужей державных судить одной мерой с простолюдинами не подобает. Меряются деяния их не кровью пролитой даже, а тем, какую оставляют они после себя державу свою — цветущую, богатую или изгрызенную усобицами, изъетую сколотой.

Он, Всеволод, створил грех — да, створил. Но сделал это не ради власти, не ради златого стола киевского, а потому как важно это было всей Руси. К чему ей ненужные походы, к чему напыщенный, надменный, забывший о ней, погрязший в грехе и думающий только о себе князь Святослав? Не случайно покойный отец недолюбливал Святослава, всё говорил, что в голове у того шумит ветер. Так оно и было.

Вдруг само преступление стало казаться Всеволоду не чем иным, как благом, как праведным деянием, как жертвой ради Руси, ради вышних целей.

Он успокоился и решительно отогнал мысли о свершённом.

Глава 85 ТАЙНЫЙ ГОНЕЦ