Всего три дня

Песня стоял перед понурившимся солдатом, заложив руки за спину, сжимая их до боли, чувствуя, как приливает кровь к лицу и как начинают гореть шрамы.

Вечные истории с этим Поздняковым! Четыре месяца служит, и все время приходится его носом тыкать. У самого ни о чем заботы нет, лишь бы день до вечера прожить. Не доглядишь — жди неприятности. С прошлого выезда в пустыню (всего две недели назад!) его машину притащили на прицепе: ухитрился всю дорогу ехать на первой передаче — доконал тягач. Пришлось дневать и ночевать в автопарке, перебирая двигатель, потому что в любой момент могли начаться полковые учения. А ему как с гуся вода — опять чуть не преподнес аккордную работку. Непробиваемое безразличие!

— Интересуюсь, шо бы ты сказав, если бы тебе в столовой на завтрак порцию масла не дали? — Волнуясь, прапорщик, сам того не замечая, мешал русские и украинские слова, неправильно делал ударения. — Небось требовав бы: отдайте, шо мени положено, га?

Песня качнулся с пяток на носки, обратно, разжал руки за спиной. Терпению его пришел конец, он возвысил голос:

— Требовав бы! А машина — она бессловесная! Не могет она кричать. Она мовча загнется без этого масла! И будем мы с тобой знова в степу куковать, як тогда! А батарея без орудия останется: шо ворог не сможе, то ему Поздняков подаруе!

И тут последовала продолжительная тирада, в которой выплеснулась вся ярость прапорщика, его презрение к людям, которые народного добра не берегут, себя жалеючи, потому что лень раньше их на свет родилась.

Прапорщик Песня знал, что за эти слова может достаться ему самому, поэтому произнес их хоть и зло и с чувством, но не очень громко и внятно, доводя до Позднякова только основной смысл. Весь гнев его нашел в них выход, и сразу стало легче.

Однако Песню услышали. Майор Антоненко возмутился, что никто не одернул автотехника, и решил вмешаться сам. Отойдя в сторону, крикнул:

— Товарищ гвардии прапорщик, ко мне!

Песня повернул голову на короткой шее, кивнул. Он догадался, что взбучки но избежать, но торопиться не стал. Сначала завершил свою беседу:

— Шоб через минуту картэр до уровня залив! А ще таке побачу — пеняй тогда на себэ! Иди сполняй!

Поздняков послушно полез в кузов за канистрой с маслом, а Песня, немного косолапя, подошел к майору Антоненко и добродушно спросил:

— Звалы?

Лишь в эту минуту, когда прапорщик стоял перед ним, майор Антоненко заметил на его гимнастерке «Золотую Звезду» с серпом и молотом и от неожиданности на мгновение растерялся: «В самом деле, золотой народ у Савельева! И где только раздобыл этого героя? Теперь понятно, откуда такая независимость и такое потворство! Ну, у меня этот номер не пройдет!»

— Звалы? — добродушно и терпеливо переспросил Песня, давно привыкший к почтительному изумлению людей, впервые видевших его награду.

Его многие спрашивали, с какой стати он, Герой Социалистического Труда, вдруг пошел на сверхсрочную. Отвечал он обычно кратко: «Захотелось!» — и тоном, не допускающим дальнейших расспросов и рассуждений насчет того, где бы он принес больше пользы. Но осенью шестьдесят второго, когда начались кубинские события, он долго и обстоятельно доказывал райвоенкому, что «не могет сиять хлиб, когда такая кутерьма в мире творится».

Молчание нового командира давало надежду на снисхождение, и, ожидая его ответа, Песня рассчитывал, что все обойдется на этот раз.

— Да, вызывал, — ответил наконец майор Антоненко. — Докладываете не по уставу, товарищ гвардии прапорщик!

— Виноват! — Желтые глаза Песни хитро блеснули из-под белых коротких ресниц. — Гвардии прапорщик Песня по вашему приказанию явился! — оглушительно гаркнул он и вытянулся в струнку, согнав с обветренных, потрескавшихся губ насмешливую улыбку. Казалось, он был весь внимание, ел глазами начальство. Но во взгляде явно таилась усмешка: батя тоже не спускал ему срывов, но начинал по существу, а не с напоминания строевых приемов.

— Немного получше, — сказал Антоненко, еле сдерживаясь, чтобы не одернуть прапорщика и за это ерничание. — А теперь объясните мне, почему вы, с такой поэтической фамилией, ругаетесь как сапожник?

— Дак я ж ему, товарищ майор, все одно довблю и довблю! — с искренней досадой серьезно ответил Песня. — И все без толку. Чуток тягач не загубив, а докладае, что к маршу готов. Нутро не переваривает, когда врет человек тебе в глаза!

— Меня не интересуют мотивы! Насколько я понимаю, вы — автотехник, и ваше дело — доложить командиру о неполадках, которые вы обнаружили. А он уж сам решит, как поступить с провинившимся. Но мало того что вы взялись не за свое дело, так еще ругаетесь при этом! Кто вам дал такое право? Где, в каком уставе написано, что вам разрешено ругать подчиненного? Извольте впредь подобного не допускать. Иначе придется вас наказывать. Вы свободны, можете идти!