Всего три дня

И опять колонна петляла среди барханов, оставив позади хлопковые поля и рощицу. Все так же впереди шли дозорные машины, и разведчики наблюдали за местностью, готовые в любой момент захлопнуть люки и начать химическую и радиационную разведку, если местность перед колонной окажется «зараженной», или вступить в «бой» с «противником», если вдруг встретится засада. И хотя все понимали, что на самом-то деле никакого противника не существует и в помине, артиллеристы были предельно внимательны. Еще ни одного марша не проходило, чтобы командир дивизиона не проверил их бдительность, незаметно выслав на маршрут подыгрывающих за неприятеля или не приготовив какой-нибудь иной «сюрприз». И боевое охранение вело разведку по всем правилам, как будто шли настоящие военные действия.

Связь с дозорными машинами держал рядовой Климов, сидевший в командирском газике. Сейчас Климов вслушивался в наполненный шорохами и треском эфир, немного сдвинув вверх наушники, чтобы не пропустить распоряжений командира дивизиона. Но пока все было спокойно, и мысли Климова вертелись вокруг ожидаемых в дивизионе перемен. Очень уж не хотелось ему, чтобы батя уходил. Сравнивая Савельева с новым командиром, он обнаруживал у подполковника все больше достоинств, которых прежде не замечал или не придавал им значения, относя их к само собой разумеющимся. Таким, как батя, он представлял себе командира, когда еще только собирался в армию.

Припомнилась Климову первая беседа с подполковником, когда их, новобранцев, собрали в ленинской комнате и Савельев пришел в парадной форме со всеми орденами и медалями. Им тогда очень понравилось, что у них такой боевой командир. Они завороженно слушали его рассказ об их части, которая с первого и до последнего дня войны била фашистов. И всем польстило, что теперь они гвардейцы.

А потом, как на духу, выкладывали гвардии подполковнику все про себя. Тогда-то, с легкой руки командира, Климова стали называть Колобком.

— Ты что же такой маленький уродился? Ну прямо колобок! — улыбаясь, сказал Алфей Афанасьевич, когда настала очередь «исповедоваться» Валерию. — Куда же я тебя поставлю, скажи на милость, а?

— К пушке! — У Климова на этот счет сомнений не было.

— У нас пушек нет, — поправил его Савельев. — Говорят «орудие» или «гаубица». Боюсь, орудийным номером трудновато тебе будет. Силенок не хватит.

— Еще как хватит! — под добродушный смех товарищей воскликнул Климов, не сумев скрыть слезы в голосе.

— Ну-ну, только без этого. Артиллеристы — настоящие мужчины, — сказал командир. — Если так рвешься к орудию, иди! Но предупреждаю: будет очень нелегко. И не стесняйся сказать, если не получится. Найдем что-нибудь другое. Специальностей-то у нас хватает…

Маленький рост всю жизнь мучил Климова. Чего только ни делал он, чтобы вырасти еще хоть на несколько сантиметров: глотал какие-то таблетки, пил горчайшие микстуры из трав, но ничего не помогало! И когда настало время идти в армию, он страшно переживал, боясь, что вдруг его забракуют, не возьмут из-за роста. У них на Брянщине парень за мужика не считался, если не отслужил. И сейчас, когда, вопреки всем его страхам, его мечта осуществилась, он готов был доказать, что ему по плечу любая работа.

Командир, видимо, заметил упрямый вызов во взгляде Климова, потому что одобрительно улыбнулся первогодку. А Климову тогда показалось, что батя знает о нем больше, чем он рассказал, чуть ли не мысли его читает. Он не знал, что на его лице было написано все, что он так старательно прятал в душе, и увидеть это ни для кого не составляло большого труда.

Первая неделя занятий в составе орудийного расчета закончилась для Климова очень неудачно. Не сдержал он обещания, данного гвардии подполковнику. Сил, чтобы справиться с обязанностями орудийного номера, у него и впрямь не хватало. Тяжеловаты оказались гаубичные снаряды. Один-два подать — куда ни шло. А на тренировках учебную болванку, заменяющую снаряд, надо было покидать десятки раз. Хотя он и старался не подавать виду, что устает, скоро стало ясно, что долго так продолжаться не может. К отбою он еле держался на ногах, засыпал молниеносно, а по утрам его тело так ломило, что любое движение причиняло боль. И сержант, командир орудия, видя, как Климов до крови закусывает губы, однажды не выдержал:

— Не хочу я за тебя отвечать, Колобок. Упрямство хорошо, когда оно разумно. Надорвешь пупок, спишут тебя из армии. Хлипкий ты, Климов, для снарядного. Просись-ка в связисты — не прогадаешь. Все равно артиллерия. Зато полегче.

Сержанту-то что: ему надо, чтобы расчет в норматив укладывался, быстро готовил орудие к бою, положенную скорость стрельбы обеспечивал. А каково было Климову, только он один и знал. Ведь он уже и домой написал, что при орудии состоит. И теперь он всю ночь проворочался без сна, сокрушаясь, что так нескладно у него получилось. Но утром сам подошел к гвардии капитану Викторову и попросил перевести из расчета. Командир батареи не стал напоминать, что и он тоже предупреждал о таком исходе, поняв, чего стоила солдату эта просьба.