Всегда возвращаются птицы

Проверенные дамы приходили изредка в холостяцкую квартиру по вызову. Разувая в прихожей суконные боты «прощай, молодость» с резиновыми подошвами без галош, Борис Владимирович посмеивался над собой. Вел себя так, чтобы дама, приближенная к телу, не возомнила о себе лишнего. Едва обнаружив избыточный пыл временной избранницы, порывал с ней. Как человек честный, вручал на прощание умеренно ценный подарок – эмалевую брошку или бусики из поделочных камней.

Больше всего Борису Владимировичу полюбилось отдыхать в выходные на даче. Она казалась крепостью и броней, с не оскверненным ничем диваном, с уютно потрескивающей в кухонке беленой печкой. Все-таки нелюбовь, сопровождающая Бориса Владимировича с детства, была его привычкой. Наслаждался умиротворенным покоем в одиночестве и вдвоем с Давидом. Попивал хороший коньяк, беседуя с полиграфической статуей в рамке: «Представляешь, Роберт Иосифович, ведомство растащили по всем республикам, в каждой открылось свое министерство. Упразднили управления ГУЛАГом, внутренних войск, снабжения, раздали геодезию, связь, Штаб противовоздушной обороны. Все порушили, все… Номенклатура затыркала наших по чужим отделам… Эх, Роберт Иосифович, хорошо, что ты уехал и не видишь этого бедлама! А я, знаешь, ушел. Они думают, что меня «ушли», а я – сам… И не жалею. Теперь ограждаю будущее страны от тлетворного влияния Запада. От того Запада, где ты живешь, дорогой мой Роберт Иосифович, и благоденствуешь…» Потом, шагая по комнате с дымящейся сигаретой «Лорд» в пальцах, говорил с Давидом о мелких бытовых проблемах и радостях: сосед обещал помидорную рассаду, посажу цветы, ты же любил цветы, хотя какой в них, честно сказать, толк, в их недолговечной красоте, в хрупкости их стрекозьей… Чудилось, что хозяин рядом – за спиной, за дверью, в сумерках окон, везде.

К ночи мятежный Давид выкатывал на бывшего холуя пустые каменно-бумажные буркалы и посылал его, по обыкновению, на три буквы. «Спать так спать», – соглашался Борис Владимирович, валился на невинный диван и засыпал ласково, как в детстве.

Глава 6 Суламифь

Однажды в приемной комиссии он обратил внимание на робкую девчонку. Она зашла после рослой девицы с голосом Эмиля Горобца, но лиричнее, мягче, с арпеджиями (или как там у певцов называют склонность к колоратуре), за которую просил Вельяминов из городского отдела культуры. Борис Владимирович пригляделся и замер в болезненном ступоре, словно от удара в промежность. Эта девушка была – Суламифь. Именно такой он представлял красавицу из Ветхого Завета – последней книги, прочтенной им некогда по рекомендации Роберта Иосифовича. Аж руки затряслись от незнакомого счастья.

«Кто эта, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом?..» «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце?..»[21]

Она вошла в душу Бориса Владимировича с именем Суламифь, хотя звали ее по-другому. Имя, данное ей родителями, ему не понравилось. Не теплое, чужое имя. Девушка не стерегла от лис виноградники Ливана, не пасла коз на вершине Аманы возле львиных логовищ и барсовых гор. Она приехала из затрапезного северного городка в статусе столицы автономной республики, но Борис Владимирович вдруг догадался о своем неизвестном доселе, в терпеливой невозмутимости взлелеянном ожидании: только ее, Суламифь, он желал бы ввести на неискушенную дачу, «в дом пира под знамя любви».

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные» – так и было вначале. При первой встрече в приемной комиссии его больше всего ошеломили ее глаза. Они излучали блеск и синь. Борис Владимирович скользнул взглядом по анкете: возраст, место проживания, родители, пятый пункт. Умилила куцая биография – совсем еще не жила девочка, а воспитывалась в детском доме. Почему-то сразу смекнул: сирота, еврейское дитя, дочь спецпереселенцев. Одинокая, как он, что странно вообще-то – евреи, с их развитой семейственностью, единокровных не бросают. Наверное, родственники были истреблены с обеих сторон фронта – видимого и невидимого…