Всегда возвращаются птицы

Необычное в его устах обращение и шутливая опаска «меня догонишь» ласкали Бориса Владимировича всю ночь. До себя, почудилось, приподнял Роберт Иосифович. Ан нет, так и остались в мечтах дальнейшая духовная близость и интеллектуальные беседы на равных. Сохранилось привычное «подотри, принеси, подай», посылки на три буквы, а то и похуже, если настроение ученого не блистало. Матерщинник был еще тот. Борис Владимирович расстраивался, но огорчения не выказывал. У всех гениев, в книгах подтверждается, полно причуд.

И было так: вся художественная литература в доме Роберта Иосифовича обласкалась в руках его верного слуги: километры строчек пробежали перед глазами, а некоторые накрепко впечатались в бойкую память. Особенно хорошо запомнились строки из старой, поданной ему хозяином книги. Сообразно своему ветхому виду она называлась Ветхий Завет. «Поймешь ли, Борька, не знаю, – сказал Роберт Иосифович не без сомнения, – но прочти».

Борис Владимирович прочел, и в восторг привела его Песнь песней Соломона, непохожая на остальные религиозные сказки, местами известные по маманькиным рассказам, и про то, кто кого от кого родил. Не стихи это были, к которым исподволь потянулся и впоследствии нечаянно пристрастился Борис Владимирович, а впрямь песнь. Гимн любви, о любви. Несколько дней ходил, будто в тумане, повторял, как заведенный: «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежд твоих подобно благоуханию Ливана!»

Частные события происходили на фоне суматошных ведомственных, общественных и военных. В системе закрутились непонятные передвижки, наркомат расчленился, затем, едва грянула война, случилось новое объединение. «Туда-сюда-обратно, – тихо ругался Роберт Иосифович, – заеб… эти комиссарские фрикции!» Суперсекретная лаборатория тем не менее стояла на месте, ученый по-прежнему ездил в командировки на север страны, где в засекреченных лагерных зонах продолжал исследование кое-каких экономических показателей, связанных с антропологией. Сопровождая хозяина, Борис Владимирович безмерно рад был, что передвигались по тылу, за тысячи километров от передовой… Превыше всего инстинкт самосохранения.

По завершении войны Роберт Иосифович отправил адъютанта учиться в Ленинград. На прощание сказал: «Иди, Борька, в жизнь. Будь, как я». А сам исчез вместе с лабораторией. Сколько бы потом, годы и годы спустя, Борис Владимирович ни пытался раскопать – в распыл пустили? в лагере? за границей? – ничего не смог найти. Органы госбезопасности всегда отлично заметали следы независимо от того, куда отправлялся исполнитель – на неведомое местожительство или в мир иной.

В квартире Роберта Иосифовича жили незнакомые люди, получившие на нее ордер. «Нет, не знаем. Библиотека? Не было здесь никакой библиотеки». Сосед тоже не прояснил ситуацию. Оглянулся боязливо: «Он же не маленький пост занимал сам знаешь где… ой, что я в прошедшем-то времени говорю! Живет где-то Роберт Иосифович, обязательно живет, такие люди на дороге не валяются…»

Время словно напрочь откусило основательный ломоть биографии Бориса Владимировича. Он слегка растерялся, как язычник, не взявший с собою идола на охоту, – вернулся домой, а божка-то и нету. Ни в одной газете не нашел некролога об ученом колоссальных заслуг и знаний, о человеке кристальной честности, верности партии и народу, и немногочисленные знакомые, помалкивая, отводили глаза… Но все пошло точно по маслу. Борис Владимирович вплотную занялся своими делами и преуспел, и не раз являлась мысль, что пламенный след Роберта Иосифовича пометил его ареалы высоким покровительством. Постигая возню карьерного закулисья, Борис Владимирович не лез активно в травли, но и не отсиживался в стороне. Совершенствуя в себе предвидение, развил в себе глубокий нюх на опасности. Когда доводилось благополучно выскользнуть из неудачной игры, будто чувствовал на плече одобрительную руку хозяина: молодцом, братец мой Борька…