Всегда возвращаются птицы

Готовить бурду из чего придется стало некому, нечем садить огород. Промаявшись с полгода, Борис Владимирович продал маманькин домишко и пошел служить в свеженабранную милицию, набитый амбициями и глистами. Амбиции частью достались Борису Владимировичу от маманьки, земля ей пухом, частью образовались в нем от желания отомстить своим обидчикам. А паразиты, понятное дело, завелись от дурной пищи. Взяли его сразу, хотя возраст в метрике чуть-чуть не догонял до ответственного взрослого дела. Медсанчасть вывела глисты, попутно избавила от вшей и вылечила чесотку. Подпитанные пайком и дерзкими мечтами амбиции потихоньку принялись прорастать дальше.

Новая власть определила Бориса Владимировича на присмотр за арестантами, не к операм же назначать такого. Работу свою он не любил, но сжился с ней из чувства самосохранения, сильного, как материнский инстинкт у Варвары Ниловны: любить не люби, а долг исполняй. Самосохранение, зарубил себе на носу Борис Владимирович, – долг, данный природой, вся жизнь на нем держится. Нет вернее и превыше этого чувства-инстинкта, о любви и поминать нечего – мелочь.

У многих товарищей по службе имелись девушки, некоторые даже женились по глупости, благо тиф с голодом незаметно сошли на нет. Борис Владимирович не обольщался, что какая-нибудь краля посмотрит на него с ласковым интересом. С ласковым никто не глядел, а интерес… Бывало, вылупится любопытная дура, глаз не отводит: отчего у парня кожа будто вываренная, глаза выцветшие, волосы белые?.. В том, что молодой он человек, не старик, не сомневались, и то ладно. На довольствии Борис Владимирович раздался в плечах, нарастил на фигуру крепость. Впрочем, в физиологическом плане он отсутствием девок не мучился: вдовица, у которой снимал угол в комнате, через ночь-две по-хозяйски ныряла в кровать к квартиранту. Ночью лица не видно, ночью серы кошки любого цвета, а женщина, годившаяся ему в матери, желала потешить себя неизрасходованным мужским телом. Нахваливала: «Жеребчик мой серенький»… Потом дали, спасибо, комнату, избавили от наметившихся вдовьих притязаний: начальство относилось к сотруднику благосклонно. Сослуживцы едва терпели из-за нелюдимого, подозрительного нрава. Похохатывали за спиной над обличьем Бориса Владимировича. Придумали кличку Конь бледный, он знал.

В конце тридцатых правительство всего на год с небольшим разрешило вольные пытки в кутузках. Вышибай зубы, коли глаза, дергай ногти, круши хребты, лишь бы преступники признались в содеянном и выдали сообщников. Не все следователи умели выбить правильные показания, и тут Борис Владимирович отличился. Призывали в камеру его, младшего по годам и чину. Он оказался изобретательным. Ему было все равно, блатарь перед ним или пятьдесят восьмая, и жизни чужой не жаль. Особенно нравилось терзать смазливых. Пальцы ярких шатенов, жгучих брюнетов ломались с одинаково смачным хрустом, как картофельные ростки. Одинаково красная влага заливала каменный пол, дымилась на холоде доверчивым теплым парком… «Конь бледный», – содрогаясь, курили следователи и заполняли протоколы торопливыми показаниями. Больше не хохотали. Борис Владимирович был доволен.

Позже… много позже он старался не вспоминать о службе в тюрьме. Началось время сытное и приятное совсем по-другому. Парня взял к себе ученый человек, очутившийся в том месте и городке по секретному делу и специфике своей околомедицинской науки.

Бориса Владимировича повысили в чине. Назывался не адъютантом, однако мыслил трезво – холуй он и есть холуй, как ни крути: подай, отнеси, постирай, ботинки почисть, пошел нах… Кто б другой с Борисом Владимировичем так посмел обращаться, он бы нашел, как досадить тайком, но на Роберта Иосифовича скоро почти перестал обижаться. Вкрутился в новую службу оборотистым винтом, притерся, привык воспринимать ее издержки со стоическим, без упрека, достоинством. А что, не может быть достоинства у денщика? Еще как может. Оно, конечно, специфическое, зато оглядчивое.

Борис Владимирович гордился хозяином, и собой гордился, что служит у великого человека. Роберт Иосифович состоял на крупной военной должности, был полусекретным ученым, и наука его считалась секретной, а лаборатория вообще была суперсекретной, и он ею заведовал. А вот почему именно Борису Владимировичу выпала по жизни пруха прислуживать гению, сформировались у него некоторые предположения.