Все изменяет тебе

— Вот тебе, — сказал я, кивнув в сторону Флосс, — самый совершенный бальзам для успокоения всех скорбящих и ослепленных на земле! Да и она неравнодушна к тебе.

— Откуда ты знаешь?

— Она сама говорила мне. Я слышал, как в этом самом помещении она заявила, что если бы тебе да такие преимущества, какие есть у Пенбори, а твоему папаше немного смекалки или удачи в обращении с рудой и плавильными печами, то ты сам был бы теперь на месте Пенбори.

— Так она говорила?

— Посмотри только, как ее глаза загораются, когда она глядит на тебя. Все, брат, ясно, разве ты не видишь?

— Вижу. Но дай срок, парень. Я еще немножко стесняюсь и чувствую себя связанным.

— Продолжай подкоп, Лем. Флосс готова к сдаче. Ты можешь не таскать с собой осадных орудий.

Он жадно глотнул из кружки, как бы черпая в ней волю к осуществлению задуманного. Не допив своего пива, Флосс сама подошла к нашему столику и спросила Лимюэла, не хочется ли ему поболтать с ней где — нибудь на склоне холма за таверной о былых днях.

— Былые дни, былые дни… — произнес Лимюэл голосом, поднявшимся до фальцета.

Мучительно краснея от неловкости, он выбрался из нашего закутка.

— А что вы думаете насчет этих штучек, на случай если уста ваши устанут от разговора?

— Насчет домашних хлебцев? Они выглядят мило, мистер Стивенс. Захватите, пожалуй, сколько войдет в карман.

Нагрузив карманы хлебцами, Лимюэл и мне предложил угоститься ими в ожидании его возвращения.

— Я ненадолго, — прошептал он мне на ухо. — А потом мы продолжим нашу прогулку.

— Не торопись, Лимюэл. Жизнь за многое должна расквитаться с тобой. Берись за дело не сразу, но горячо. Судя по торговой марке Флосс, ее трепало и било на всех фронтах жизни.

— Заткни свою бесстыжую, поганую пасть, арфист! — воскликнула Флосс и надкусила один из хлебцев.

Открыв дверь черного хода таверны, Флосс вышла на прохладный темный дворик, где мы сидели вместе с Джоном Саймоном в вечер моего прихода в Мунли. Женщина махнула рукой направо, и вскоре оба исчезли из виду за поворотом крутой тропинки. Лимюэл пригибался к земле, задыхаясь от отчаянного томления и от трудного подъема.

Я тоже вышел из своего угла и остановился у трактирной стойки.

— Сегодня торговля идет тихо? — спросил я у Эйбеля.

— Мунлийским жителям не вредно держаться подальше от таких мест, — ответил трактирщик, не отрывая глаз от книги в коричневом переплете, которую он держал в руках.

— Странно слышать именно от тебя такие слова.

— Есть дела поважнее, чем наживаться на пиве. Тихая, спокойная торговля вполне обеспечила бы мое существование. А от злоупотребления элем очень многие становятся игрушкой в руках горнозаводчиков.

— Ну и чудак же ты, Эйбель. Что ты читаешь?

— «Век разума».

— А когда он наступит?

— Как раз теперь мы и вползаем в него.

— Кто автор этой книжки?

— Том Пайн. Слышал о нем?

— На Севере я знал парней, которые были без ума от книг. Они делились со мной прочитанным. Но сам я мало интересуюсь печатным словом.

— Старик, который много лет держал эту таверну — незадолго до его смерти я стал его помощником, — был замечательный и опытный книголюб. Собиранием книг он даже навлек на себя всякие подозрения. Так как он только подавал посетителям пиво, а с богом и законом не имел ничего общего, его ославили якобинцем. Дела велись в те дни в грандиозных масштабах. В какой — нибудь час вся продукция железных рудников раскупалась до последней унции — надо же было питать войну с Францией! Так вот, какие — то тупоголовые тодборийские молодчики, распухшие от преданности церкви и королю, налетели на таверну и разнесли ее — по крайней мере, все ее оборудование — в пух и прах. В другой заезд они сожгли часть здания. Взгляни туда, на деревянную обшивку справа от тебя. Нет, чуть повыше. Видишь это черное, обугленное пятно?

— Вижу. И все это только потому, что старик читал книги о разуме?

— Именно поэтому.

— Значит, я был умнее, чем казалось, когда остановился на музыке и странствиях? Что же случилось со стариком?