Время тяжелых ботинок

Ничего, – решили между собой математики, статистики и экономисты группы Чекашкина. Может, впервые в жизни им поручили интересное и важное государственное дело. Дали немного бюджетных денег – и на том спасибо. Левша блоху подковал, а мы и без компьютеров всё и всех просчитаем.

Была у них, правда, вычислительная машина ЕС-1060.

Но данный агрегат требовал ста пятидесяти квадратных метров жизненного пространства, а ещё и комнаты для вентиляции. Обслуживать этот «персональный» компьютер должны были 100 персон. Таких кадровых возможностей у института не было, а помещения приходилось сдавать в аренду. Поэтому монстра разобрали, упаковали и компактно сложили в подвале, чтобы не мешал двигать науку на «вёсельной тяге».

Когда группа Чекашкина представила результаты своих исследований, предсказав драматические последствия безграмотной игры российского правительства по схеме «ГКО – валютный коридор», научный коллектив тут же распустили.

Директор назвал их прогноз «бредом сумасшедшей сивой кобылы».

Целую ночь друзья-эконометрики просидели на кухне у Чекашкина, строчили письмо в администрацию президента. Ответа не дождались: то ли адрес не тот указали, то ли почтовых марок пожалели.

А осенью Чекашкина из института сократили.

Астрыкин побежал к директору и сказал всё, что думает об этом решении руководства. Эмоциональным человеком он не был, предпочитал оперировать цифрами и аналитическими выводами. По его расчётам, один старший научный сотрудник, кандидат экономических наук Анатолий Владимирович Чекашкин, являл собой около сорока процентов интеллектуального потенциала института, если точно, то 38,685 %.

В ответ ему предложили написать заявление «по собственному желанию», тем более, что финансирование разработок института вновь приостановлено, и виноваты в этом Чекашкин и Астрыкин – со своими предсказаниями скорого конца света.

У него случился гипертонический криз, и целый месяц он провалялся в больнице. А когда выписался, оказалось, что Чекашкин, его жена, дочь и собака – пропали.

Он ходил в техникум, где его приятель подрабатывал преподавателем русской литературы. Там сказали, что Чекашкин уволился. Тогда Астрыкин пошёл в милицию.

Там потребовали паспорт, осведомились, кем ему доводится пропавший, как он заявляет, Чекашкин А.В., и, когда выяснилось, что просто коллега, – указали на дверь.

После дефолта Астрыкин как-то притих, перестал разговаривать с людьми.

Он не злорадствовал: ага! мы же предупреждали! Он знал, что так и должно быть – закончился один жизненный цикл системы и начинался другой. А то, что их прогноз остался невостребованным – а когда вообще было такое, чтобы власть имущие прислушивались к научным прогнозам?

Он занимал в коммуналке две комнаты, где жило его дружное семейство – семь человек.

Трое из них постоянно болели – мать, отец и жена, а дети, три девочки, росли так быстро, что Астрыкин не успевал просчитывать размеры их одежды и обуви на будущий год.

Цифры ему подсказали, что уйти из жизни он должен именно 16?го числа двенадцатого месяца, в год «девятки», значит – в 1998?м.

Он дождался, пока уборщица тётя Глаша перестанет греметь своим ведром, и достал припасённую удавку.

На потолке, прямо над его рабочим местом, маячил железный крюк, говорят, при царях на нём висела люстра. Он иногда задирал голову, изучал этот никому не нужный жалкий остаток былой роскоши и, как всякий нумеролог, пытался представить его в цифрах. Конечно, это не количество металла, потраченное на изготовление крюка, не расчётный вес нагрузки, которую он может выдержать. Это не его химическая формула и физические характеристики. Скорей всего, это дата, когда рабочий вонзил кайло на руднике в ком железной руды. Именно в тот момент произошло астральное пространственно-временное изменение алгоритма будущего металлического изделия, который был постоянным десятки миллионов лет. Можно было бы посчитать, но на поиск и уточнение исходных данных уйдёт не меньше одного рабочего дня.

И, конечно, в нумерологии этого крюка заложена сегодняшняя дата.

Думал ли он, что станет с теми шестью дорогими его сердцу людьми, которые после его смерти останутся без средств существования?

Безусловно, он и там всё просчитал.

И у него получилось, что невелика потеря – с его зарплатой. В одну комнату можно пустить квартирантов. Он скопил пятьсот долларов и, как ему казалось, выгодно вложил в фирму по оптовой продаже обуви, – должны же они когда-нибудь вернуть его деньги плюс заработанные проценты. Жена на дому подрабатывает переводами с сербохорватского – тоже заработок. Родители получают пенсию, конечно, деньгами это назвать трудно, но всё же…

Он взял лист чистой бумаги и своим каллиграфическим почерком вывел: «Решать задачи – малоперспективно, / Решение вгоняет в транс и сон. / Задача решена, но – некрасива. / А гроб красив – но не решён».

Подписываться не стал, – стихи ему не принадлежали.

Он смахнул со стола бумаги, взгромоздил на столешницу тяжёлый древний стул.