— И еще он считал, что ты придешь отговаривать меня.
— Он стал передо мной на колени… Просил прощения… Я буду тебя отговаривать.
— Не надо.
— Не хочу, чтобы ты ушел и не вернулся. Слышишь, снова ветер. Так воет… Мне страшно! — прижалась она к Зарубину.
Внизу в заезжей чуть теплилась догорающая печь. Вокруг нее сидели Бабушкин, Старик и Веселов. Керосиновая лампа на столе чуть освещала их лица. Укрывшись тулупом и отвернувшись к стене, кажется, наконец-то уснул Кодкин. Ефимов сидел за столом. Освободив себе угол, он что-то торопливо записывал в свою походную тетрадь. Опустив голову на согнутые руки, рядом сидел Пустовойт. Хорошо слышно, как словно передохнув, по извилистому пространству реки с новыми силами, подвывая, понесся ветер. Снова заскрипели и застонали деревья в тайге, запел свою привычную усыпляющую мелодию распадок Золотой. Последняя весенняя пурга по-прежнему властно хозяйничала в окрестностях.
Громко хлопнув дверью, в заезжую вошел занесенный снегом Голованов. Все, словно очнувшись от этого стука, зашевелились. Старик стал подбрасывать в печку оставшиеся дрова.
— Конец света! — объявил Голованов. — Даже для здешних мест ни в какие ворота. Дурака валяет ваша хваленая природа, товарищ старший научный сотрудник.
— Природа тоже способна предчувствовать, — не отрываясь от своих записей, отозвался Ефимов.
— Продолжаете пророчествовать о её неминуемой гибели? — усмехнулся Голованов, стряхивая с себя снег и стирая с усталого лица крупные капли. — Можете успокоиться, в ближайшие десять — пятнадцать лет ей абсолютно ничего не угрожает. Идея грандиозных перемен, судя по продолжительности вышепроисходящего свидания, приказала долго жить. Видите, уважаемый Борис Юрьевич, спокойно дремлет. Свет они так и не зажгли. Значит, что? Значит, красивая пешка успешно выполнила свою миссию. Да и погодка подмогла. Слышите, что творится?
— Знаешь, о чем я подумал? — не открывая глаз, заговорил Пустовойт. — Не Зарубин должен сейчас искать выход, а ты. Ты, ты… Думаешь, я не знаю о твоем проекте? Какие кроссвордики ты тут разгадывал.
— Надо же было чем-то заняться в свободное время, Борис Юрьевич. Времени этого благодаря вашим заботам у меня было предостаточно. Да еще странная особенность этих мест — не спится.
— Что-что?
— Не спится. Хоть убей.
— У тебя бессонница, а он твои прожекты отстаивает. Жизнью, можно сказать, готов рисковать.
— Ничем он уже рисковать не будет. Всё! Последний довод был самым неотразимым. Теперь можно и надо мной иронизировать. Кстати, а почему именно надо мной? И почему именно вы? Вы же полгода уговаривали меня на этот участок.
— Уговорил же.
— Это не вы уговорили. Это я плюнул на все. В том числе и на вас.
Пустовойт наконец открыл глаза.
— Единственное, что тебе осталось — плевать на всех. Есть такой способ самозащиты. Для оправдания собственного существования.
— Странно, что именно вы говорите об этом.
— Мне всегда было неприятно, когда кто-то вдруг оказывался похожим на меня.
— Я? На вас? — удивился Голованов. — Однако…
— Поспишь тут, как же… — приподнялся Кодкин. — Глаза закрою и на дно. Вода, падлюга, зеленая, густая… Главное, дверку никак открыть не могу.
— Последствия шока, — объяснил Ефимов. — Пройдет. А насчет того, что не спится, есть очень любопытные наблюдения.
— Чьи? — заинтересовался Кодкин.
— Я отыскал в областном архиве дневники экспедиции, которая работала в этих местах в начале прошлого века. Потрясающе интересные материалы. Я кое-что выписал… Сейчас найду…
Стал торопливо листать одну из своих тетрадей.
— Руководитель экспедиции, человек, судя по всему, удивительно спокойный и прозаический, вдруг записывает… Вот… Нашел… «Мы не спим уже четвертую ночь. Это похоже на наваждение. Днем еле держимся на ногах, в глазах туман, мошка облепила лошадей и людей. Кажется, если упадешь, то уже не встанешь. А ночью никто не спит. Все сидят, глядят на огонь, покачиваясь от усталости. Но глаза закрыть невозможно. Кажется, если закроешь глаза, случится что-то ужасное. Орочоны говорят, что здешние духи забирают у людей сон, чтобы они поскорее покидали эти места…» И вот еще… Тогда же записывает. «Не верю, что когда-нибудь здесь смогут жить люди. Эти места не для людей, с их крошечными заботами, мелочными обидами, боязливыми чувствами… С их превеликим множеством ненужных слов и постоянным страхом неизбежной смерти. Эти места для вечного безмолвия, для созерцания величия и ужаса природы, на которое обрекли себя здешние боги. Они не хотят, чтобы мы спали, когда они бодрствуют».
— Красиво, — задумчиво оценил Веселов.
Неожиданно в разговор вступил и Старик:
— Летом тут точно — ни ночей, ни сна. Одна маета. Выть хочется.
— А мне уже сейчас хочется, — заявил Голованов. — Не возражаете, если я немножко повою?
Он взял отложенную Веселовым гитару и, перебирая струны, стал негромко подвывать. Получилась не то песня, не то вой, не то плач.
— Прекратите! — не выдержал Пустовойт.
— В свободное время на своем рабочем месте занимаюсь, чем хочу. Хочу вою, хочу плачу, хочу смеюсь. Предлагаю повыть вместе, раз уж вы на меня похожи.