Времена цвергов

Он хотел погубить альвригов и, пожалуй, цвергов. Вольфкопам он добра не желал – память об их предательстве не умерла. Зеленый Меч поражал их – но они, чей рассудок был стерт, а пустое место заняла воля королевы цвергов, соединенная с заклинаниями власти альвригов, не понимали, за что им эта кара. Они выполняли приказ и были уверены в своей неуязвимости, но когда против них поднялся Зеленый Меч, они не помнили о своем предательстве. И это сильно беспокоило Верриберда.

Нужно было как-то объяснить им их вину и воздаяние. А как – он знал, но не желал возвращать им рассудок. Этот жалкий рассудок оказался их врагом, и белый альв не был уверен, что, вернув вольфкопам рассудок, совершит доброе дело.

Он издали следил за отрядами вольфкопов и почувствовал, когда один из них попал под дождь зеленых листьев.

Берестяная книга показала: те вольфкопы, уже что-то осознавшие, вернулись к своему стойбищу, но совершили то, чего раньше не делали: они принесли с собой своих раненых и убитых. До того убитые оставались на поле боя, и их во избежание вони и поветрия закапывали люди. Раненые же сами плелись вслед за отрядом, сколько хватало сил.

Верриберд должен был видеть это сам.

Он не очень-то верил в исцеление предателей, но животные, которых коснулись зеленые листья, должны были как-то преобразиться. Верриберд думал сперва, что все три комочка живой силы – это оружие, гибель для неживого, но он, видно, выманил из земных глубин то, чего сам не ожидал.

Он пошел, принюхиваясь, и шел долго и быстро, кое-где даже пускался в полет – при попутном ветре, потому что легкое тело позволяло такую причуду, и он отыскал следы вольфкопов, тех самых, и явился к их стойбищу. Его зрение и слух обострились, он видел и слышал все на расстоянии пяти полетов охотничьей стрелы. И он был потрясен.

Вольфкопы плакали.

Они скулили, плакали и утирали слезы огромными мохнатыми руками. Им было очень плохо.

Утешать врагов Верриберд не собирался. Но смущение было велико. И он остался жить неподалеку от стойбища.

Раньше он не проявлял любопытства к жизни бегунов, разве что иногда думал, что землянка для зимы подходит больше, чем шалаш. Но землянку нужно строить вдвоем, а то и втроем, рыть землю, уносить ее, а белые альвы редко для чего-то объединяли усилия, да и сила у них была иного качества, не для таскания тяжестей.

Сейчас Верриберд смотрел и порой одобрительно кивал. Это было для него подвигом. Вольфкопы мастерили плоты, чтобы отправить своих мертвых вниз по реке. Они за несколько поколений забыли, как это делается, но они нашли свои старые заржавевшие топоры, они приспособили короткие мечи, они рубили деревья, с трудом вспоминая прежние навыки.

А потом случилось неожиданное.

Верриберд уловил зов альвригов. Альвриги звали вольфкопов, чтобы совершить новую вылазку. Это был приказ – явиться, взяв оружие. Тот рассудок, что альвриги вложили в головы вольфкопов, жалкий и убогий рассудок, должен был отозваться немедленно. Приказ был прост: взять оружие, бежать на зов.

Но отряд, попавший под дождь зеленых листьев, не спешил. Вольфкопы были в смятении. Они зажимали уши и отмахивались от зова руками. Это сопротивление было для них мучительно.

Зов повторился. И тогда отряд разделился надвое. Менее десяти взяли затупившиеся мечи и не побежали – нет, поплелись туда, где их ждали. А почти три десятка с рычанием пустились наутек. Они неслись прочь – туда, где зов не достигнет их ушей.

Верриберд понял это – и понял также, что зов найдет беглецов всюду, в конце концов они не выдержат, действие зеленых листьев окажется слабее приказа альвригов. И тогда он встал на пути зова.

Его силы, накопленной за много лет, хватило, чтобы собрать летящее, подобно расправленной и трепещущей ткани, заклятие власти в плотный комок, удержать этот комок между ладонями, сбивая его в черный камушек. А когда камушек стал величиной с ягоду брусники, Верриберд нашел в себе достаточно света, чтобы сжечь его. Но от этого усилия у него сильно закружилась голова. Он лег на траву, и трава, проникая острыми стебельками в полупрозрачное тело, вернула ему здоровье.

Слух, временно пропавший, вернулся, и Верриберд понял: те вольфкопы, которые не пожелали подчиниться зову, возвращаются. Он повернулся набок и открыл глаза.

Первый вышел из кустов сгорбившись, касаясь пальцами мохнатых лап земли. Это был образ покорности – догадался Верриберд и даже усмехнулся – на что ему покорность этого дикого племени?

В кустах собралось еще несколько вольфкопов, они молчали. Они чего-то ждали.

Первый лег на живот и пополз к Верриберду.

Белый альв попытался сесть, но силы еще не вернулись. Замысла вольфкопа он не понимал, он впервые видел, как этот полузверь ползет, и даже испугался: может быть, они так выслеживают и скрадывают дичь?

Ну что же, подумал Верриберд, возможно, это справедливо: отомстить тому, кто лишил племя рассудка. И, если подумать, жизнь Верриберда была достаточно долгой, пора бы ей и завершиться. Но только не от клыков вольфкопа. Нужно уйти достойно, нужно уйти достойно…

Он знал, как это делается.