Времена цвергов

Верриберд уже пользовался у гофлендских белых альвов уважением. По его слову было собрано все, что могло пригодиться попавшим в беду темным альвам. Молодежь и подростки принесли вязанки хвороста для их костров, матери и невесты отдали приготовленную к зиме плетеную обувь.

– Как странно, – сказал темный альв, чье имя было Эррир. – До сей поры мы были сами по себе, вы, белые, сами по себе. Понадобился общий враг, чтобы мы объединились. Но я вас, ходящих поверху, хочу предупредить. Эти цверги, чтоб им утонуть в Регинне…

Верриберд вдруг услышал шум льющейся воды. Где эта вода лилась – он не понял. Шум и крики, шум и предсмертный вой… Но где-то очень, очень далеко.

– …они как-то поработили вольфкопов, – продолжал Эррир.

– Кого поработили? – спросил Верриберд.

– Я сам не знаю, что это за создания. Они ходят на двух ногах, и у них волчьи головы. Они и живут, как волки, охотятся стаей, едят сырое мясо. Да, люди из поселка, что за рекой, жаловались нам. Вольфкопы утащили у них овец и свинью прямо из хлева, пришлось по ночам ставить стражу.

– На что они похожи?

– Лицом – как звери, но морды не столь длинные, как у волков. Я видел вольфкопа всего раз в жизни; он стоял у ручья на четвереньках и высматривал крупных перловиц, которых, видимо, ел сырыми.

– Какого они роста?

– Немалого. Они ходят на задних ногах, держатся довольно прямо, я бы сказал, что они вровень со мной. Когда бегут – пригибаются. Я видел их следы на снегу. Если судить по следу – они должны быть выше меня на голову, но у них просто от природы очень большие ноги. Кроме того, они покрыты густой шерстью, я находил клочки на ветках в малиннике. Люди сказали: они иногда говорят, произносят слова. Моя жена видела их и слышала, что они бормочут: мы сильны рассудком, мы сильны рассудком… Но у них нет своего рассудка, они делают то, что прикажут цверги.

– Цверги дали им свой рассудок, – пробормотал Верриберд.

Очень ему эта новость не понравилась. Заклятые им бегуны стали врагами людей, а также альвов – белых и темных. Они шли впереди цвергов и первыми бросались на людей. Что тут можно сделать – он пока не знал.

Он не был бойцом, он мог только думать и рассуждать. И его нюх ко всему живому обострился.

Эррир приходил еще дважды, потом сказал: его род посылал разведчиков, они вернулись с хорошим известием: зегевольдские темные альвы готовы их принять, там как раз начали разрабатывать новый рудник и нужны рабочие руки.

– Цверги там еще не появлялись? – спросил Верриберд.

– Они велели передать нам: пусть попробуют. Зегевольдские темные альвы знают, что впереди цвергов под землей идут индерги, а поверху – вольфкопы. Индергов губит солнечный свет, они не могут вынести ожогов. В Зегевольде вырыты ходы, где постоянно караулят часовые. Услышав приближение индергов, зегевольдские темные альвы сумеют разрушить слой земли над ними и впустить солнечный свет.

– А вольфкопы?

– То, что наверху, зегевольдских не касается.

– Благодарю тебя. Наши травы и плоды – в твои руки.

– Приходи греться к нашему огню.

Верриберд чувствовал в себе силу, способную укротить и цвергов, и вольфкопов. Она зрела, как зреет яблоко на ветке. И он уходил на дальние поляны, чтобы слушать это созревание и чувствовать, что в природе ему созвучно.

Одновременно он начал свою собственную войну с альвригами.

Он видел в них врагов, которые возродили заклинания власти. Он помнил, как совсем юные альвриги сумели подчинить себе индерга и детей темных альвов. И он знал, какую силу имеет рисунок, сделанный рукой белого альва.

Возвращаться в ту пещеру он не желал – да и в любую другую тоже не хотел идти. Оставалось взять за образец людей, рисовавших знаки на желтоватых и сероватых листах неизвестного Верриберду дерева. В его распоряжении была береста с болотных берез, кто-то из младших белых альвов принес ему раковины перловиц с острыми краями, и он приготовил то, на чем можно рисовать. Он даже сшил куски бересты подсушенными корневищами пырея.

И потом он взялся за труд, который мог изменить многое в жизни. Этим трудом он мстил тем, кто погубил близких, проникал в будущее, пытался что-то исправить в прошлом. Способностей к рисованию у него было немного, учителя он не имел, но это и к лучшему – в простые фигурки можно вложить больше смысла, чем в безупречно похожие. Он выдавливал очертания краем раковины, а потом подкрашивал их соком ягод.

Получалось то, что его самого удивляло. Но он, обычно полагавшийся на рассудок, сейчас не пытался ничего понять. Он думал: вот приходят на болота охотники с псами, спускают их с поводка, псы выслеживают дичь, охотник стреляет из лука – пес приносит добычу. Так отчего бы не отпустить рассудок и руку, чтобы они сами искали и находили? Понять и осмыслить можно и потом.