Враги

Одного изъ нихъ Мотька узналъ еще издали. Это былъ дворникъ Анисимъ, необыкновенно смирное, безсловесное созданіе, — тотъ самый дворникъ Анисимъ, у котораго украденъ былъ кисетъ съ тремя рублями. Теперь на Анисим были бурыя валенки и облзшая баранья шапка съ наушниками. Двухъ товарищей его Мотька тоже, какъ будто, встрчалъ. У одного была густая желтая борода и такіе же желтые всклокоченные волосы. Онъ былъ невысокъ ростомъ, но широкъ въ плечахъ, кряжистъ и, видимо, очень силенъ. Но лицо было одутловатое, желто-срое, какъ у человка съ очень больной печенью. Одтъ онъ былъ въ какую-то женскую клтчатую фуфайку, перехваченную въ пояс синимъ платкомъ, и въ свтло-срый котелокъ съ обломанными полями. Лтъ ему можно было дать около сорока. Въ человк этомъ Мотька скоро узналъ «рыжаго Митрича», — того самаго, который укралъ у Анисима деньги, и за проступокъ котораго молодой маляръ такъ жестоко поплатился.

Подл Митрича толокся тщедушный, сденькій старичокъ, въ безмрно широкомъ, рваномъ армяк и въ лаптяхъ.

   Ты, Ягоръ, ты Ягоръ, ты Ягорушка,
   Золотая, золотая ты головушка… —

весело и быстро плъ онъ, приплясывая и постукивая себя небольшими кулачками по сдой голов…

— Богъ въ помощь, землячки! — крикнулъ Мотька, приближаясь.

— Здорово! — Егорушка пересталъ плясать и дружелюбно уставился на Мотьку. — Здравствуй, малецъ!.. Прогуляться вышелъ? По бульвару пройтиться?

— Пособлятъ пришелъ… Меня къ вамъ Кубашъ въ товарищи прислалъ.

— Вотъ лиходй!

Егорушка хлопнулъ себя по бедрамъ и радостно взвизгнулъ.

— Въ товарищи? Вотъ это, братуха, въ аккуратъ выходитъ, подъ кадрель… Насъ тутъ всего трое, танцовать-то и неспособно… Бери, братуха, ломъ, да и становись сюды… Митричъ, слыхалъ? — обратился онъ къ желто-бородому: — вотъ кумпаньонъ къ намъ пришелъ.

Митричъ медленно отвелъ въ сторону ломъ и сумрачно посмотрлъ на Мотьку.

— Канпаньонъ? — тусклымъ, простуженнымъ басомъ прохриплъ онъ. — Какой онъ мн канпаньонъ, иродово смя?

Брови у Егорушки вдругъ вздернулись кверху, глаза расширились и округлились. Съ наивнымъ непониманіемъ оглядлъ онъ Митрича, потомъ Мотьку, потомъ снова Митрича…

— Ты чего это такъ? — не то съ любопытствомъ, не то съ безпокойствомъ воскликнулъ онъ. — Ну, чего ты, га? Ну, зачмъ?

— А вотъ затмъ, — отрубилъ Митричъ. — «Канпаньонъ»!.. Пархъ, а не канпаньонъ.

Въ голос его слышалась глубокая ненависть и презрніе, а но выраженію глазъ и по движенію фигуры было видно, что онъ не прочь бы дать новому компаньону по затылку. Мотька растерянно посмотрлъ на этого крпкаго, сильнаго человка — и поспшно отошелъ къ Егорушк…

— Экій ты, Митричъ, га! — съ веселой и вмст тревожной ласковостью заговорилъ старикъ. — Лиходй вдь ты, га?.. Ей, право, лиходй!.. Ну, чего серчаешь? Чего къ мальчонк присталъ?

— Сволочь онъ! — зарычалъ Митричъ, и глаза его злобно сверкнули подъ нависшими желтыми бровями. — Зачмъ сюда прилзъ, жидюга проклятый?

— Я къ вамъ не лзу… я васъ не трогаю, — заговорилъ изъ-за спины Егорушки Мотька. И голосъ его, вообще тонкій и слабый, звучалъ теперь, какъ у десятилтняго мальчика. — Я вамъ не мшаю… Меня прислалъ господинъ Кубашъ.

— Ну, вотъ что, — торопливо подхватилъ Егорушка, и маленькое, бурое лицо его озарилось дтски-радостной улыбкой. — Прислали тебя работать — ты и работай. Работай себ, знай, и не разговаривай. Экій ты какой!.. Не понимаешь дла… Когда тебя прислали, такъ ты, стало быть, исполняй… А ты разговаривать. Тутъ, братъ, разговору не надо, тутъ сурьезно надо…

Личико Егорушки сдлалось вдругъ дловитымъ и важнымъ.

— Потому ледъ это… Его колоть надо. Ну и… и все… Ступай, братуха, на тотъ берегъ, къ огороднику, бери ломъ и валяй… Нечего тутъ…

— Ахъ ты, египетскій! — съ сердцемъ проворчалъ Митричъ, принимаясь снова за работу. — Приползъ, нечистая сила! Онъ теб всюду вползетъ!

— Вползетъ, это правильно, — примирительно согласился Егорушка.

— Сейчасъ тутъ рка, поле, степь — чисто, свободно… А приперъ вотъ этакій — Симъ, Хамъ и Яфетъ, все сразу и прокоптитъ!

— «Прокоптитъ»! — подхватилъ Егорушка и отъ удовольствія топнулъ лаптемъ. — Это врно, что прокоптитъ. Ей право! Вишь сказалъ! А?! Прокоптитъ! Ахъ, лиходй!

— Племя нечистое.

— О? Нечистое?

— Хуже нечистаго: Іуды, кровососы анаемскіе…

Егорушка посмотрлъ на Мотьку.

— Эхъ, мальчонка, — сочувственно прокряхтлъ онъ, — видишь ты! Вотъ дла-то… Дла-то, говорю, вотъ какія. А ты ступай, пока что, за ломомъ, ступай, братуха, нечего тутъ.

Мотька обвелъ испуганнымъ взглядомъ и своего врага, и своего защитника, и сохранявшаго все время полное безмолвіе Анисима, и потомъ тихонько, осторожно ступая, поплелся на льду на другой берегъ, гд въ круглой землянк хранились нужныя для колки льда принадлежности.

— И чего отъ меня хочетъ этотъ разбойникъ, — думалъ онъ, — что я ему сдлалъ? Такая ужъ наша еврейская доля.