Враги

То, что происходило передъ ними, было такъ странно, такъ неожиданно и невроятно, что они не могли врить глазамъ. Ошеломленные, они не проронили ни звука. И тяжелую, сумрачную тишину, царившую надъ скованной ркой, надъ мертвымъ слоемъ камышей и надъ пустыннымъ, мерзлымъ берегомъ, раздиралъ лишь пронзительный, дикій вопль Мотьки. Словъ Мотька не произносилъ никакихъ, и то, что вылетало изъ его груди, было лишь безсмысленнымъ, ровнымъ и ржущимъ ревомъ раненаго на смерть, уже изнемогающаго, истекающаго кровью, но сильнаго яростью и бшенствомъ животнаго. Животное это неслось впередъ, къ тому, кто его ранилъ, неслось затмъ, чтобы быть раненымъ вторично, еще ужасне, — но и затмъ также, чтобы отомстить и въ послднемъ предсмертномъ усиліи уничтожить растерзать убійцу-врага!

— Лиходй!.. Ахъ, лиходй!.. — завизжалъ вдругъ Егорушка. И, подбжавъ къ Митричу, онъ обхватилъ его руками. Широкимъ армякомъ своимъ онъ прикрылъ Митрича всего — и этимъ, повидимому, разсчитывалъ оградить его отъ нападенія Мотьки и предотвратить бду.

Однако же, катастрофу предупредилъ не онъ, а Анисимъ.

Безмолвный дворникъ проворно подскочилъ къ Мотьк, схватилъ его за шиворотъ, приподнялъ на полъ-аршина надо льдомъ и, не проронивъ ни слова, какъ котенка, понесъ въ сторону.

— Пусти! — захлебываясь, рычалъ Мотька:- Пусти, сволочь!

Онъ бился и извивался всмъ тломъ и стучалъ кулаками и ногами по Анисиму, куда попало. Но дворникъ держалъ его крпко. Онъ какъ-то такъ ловко обнялъ своего плнника, что сковалъ ему и руки, и ноги, и тотъ могъ теперь вздрагивать и колыхаться однимъ только туловищемъ.

Оттащивъ Мотьку саженъ на двадцать, онъ опустилъ его за ледъ и, ставъ впереди, какъ пугало на огород, горизонтально раздвинулъ руки.

— Стой тутъ! — вяло проговорилъ онъ. — Стой… стой, а то буду бить…

Мотька мутными, непонимающими глазами глядлъ на Аеисима, на стоявшихъ впереди Митрича и Егорушку… Куртка его разстегнулась; лвая пола, въ борьб съ Анисимомъ, распоролась до самаго рукава, и втеръ рвалъ ее и трепалъ, какъ флагъ. Анисимъ, продолжая держать правую руку въ горизонтальномъ положеніи, лвой добылъ изъ кармана трубку. Устроивъ трубку во рту, онъ опустилъ и другую руку и, орудуя уже обими, сталъ застегивать Мотькину куртку. Мотька безучастно смотрлъ на дйствія дворника и вертлъ головой то вправо, то влво. Онъ точно не сознавалъ того, что случилось, и точно искалъ чего-то…

— Скажешь мамк,- бормоталъ Анисимъ, подергивая оторванную полу, — мамка зашьетъ…

И вдругъ Мотька вздрогнулъ, какъ-то странно ахнулъ, и слезы обильно полились по его озябшимъ щекамъ.

А Егорушка, между тмъ, схватилъ за об руки Митрича, подпрыгивалъ, семенилъ ногами и, взволнованно заглядывая пріятелю въ лицо, таинственно и внушительно шепталъ:

— Не обижай, не обижай, Митричъ, мальчонку!.. Что будешь длать?.. Жиденокъ онъ, жидъ… а нельзя… нельзя обижать…

Онъ хлопалъ себя руками по бедрамъ, вздрагивалъ плечиками и удивленно озирался.

— Вишь, дла какія, а?.. Вдь лиходи вы, а? Ей-право, лиходи, ей-право… А обижать нельзя… не надо…

Митричъ молчалъ.

Отвернувшись отъ того мста, гд находились Анисимъ и Мотька, онъ сурово смотрлъ себ подъ ноги и дышалъ часто и тяжело. Онъ стоялъ неподвижно, какъ и его воткнутый между двумя льдинами ломъ, и лицо его было желто, а глаза тусклы и прищурены. Что происходило въ этомъ человк? Все ли еще сковывало его огромное изумленіе? Или его душило оскорбленное самолюбіе? Или зашевелилась въ немъ совсть — онъ созналъ свою вину, и ему было стыдно этого горестно трепетавшаго надъ мерзлой равниной, безпомощнаго дтскаго плача?..

Митричъ молчалъ. Ротъ его перекосился, желтые усы и борода тихо вздрагивали.

И то, что преобладало въ этой темной, огрублой душ, вылилось, наконецъ, въ хрипломъ, полномъ желзной увренности возглас:

— Постой, Іуда! Я еще съ тобою расправлюсь… Не я буду — не утоплю!..

IV

Минутъ черезъ десять все надъ ркой затихло и примолкло, и вс четверо опять взялись за работу. Работали хмуро, нехотя, не думая о дл. Мысли были о другомъ, — о томъ, что только что произошло, о томъ, чмъ случившееся должно завершиться, и настроеніе у всхъ было темное, тревожное, выжидающее.

Больной и тусклый день, между тмъ, кончался. Холодные, грязно-свинцовые тона сгущались, заполняли унылую глубину и какъ бы надвигали ее на берега. И глубина эта не была плотной и непроницаемой, какъ въ позднія сумерки, а дрожала полупрозрачная и легкая, и напряженный глазъ могъ еще различать въ ней какія-то неясныя очертанія. Неясность и смутность, вмст съ царившимъ вокругъ нмымъ безмолвіемъ, заключали въ себ что-то жуткое, что-то безпокойное и злое, и томило неотступное желаніе, чтобы поскоре уже спустилась ночная чернота и похоронила вс эти вроломныя и мрачныя тни.

Митричъ стоялъ спиной къ Мотьк, тупо глядя на собственный ломъ, и размышлялъ. Онъ далъ торжественное общаніе, взялъ на себя обязательство, а легкое ли дло его выполнить? Тоже вдь и за жиденка, будь онъ трижды проклятъ, отвтъ давать надо…

Митричъ злобно плюнулъ.